Одни — в самом начале жизни, другие — в конце её. Одни познают окружающий мир, другие начинают забывать то, что узнали в процессе. Им интересно вместе, потому что говорят на одном языке. Или молчат, потому что дети ещё говорить не умеют, а старики уже не желают.

Те, что между ними, — уже взрослые и ещё не старые — объединяют их в одну группу. Потому что приходится одинаково заботиться о них, терпеть их возрастные особенности. Им кажется, что особенности данные — общие и для детей, и для стариков. Но это — один из мифов, какие придумали взрослые, чтобы не разбираться в особенностях и замаскировать раздражение, которое вызывают те и другие.

Тома живёт в Севастополе. Ей 80 лет. Она закрашивает седину краской цвета «махагон», подводит глаза синим карандашом, носит брюки-капри и кофточки со стразами. Тома утверждает, что старухи не должны жить. Потому что это глупо — жить старухой. Она-то не старуха ни разу, хотя и трижды бабушка, и четырежды прабабушка. Бабушка-прабабушка — это статус, это нормально. А старуха — это состояние души, и с этим-то жить нельзя.

Перед Днём Победы Тома достала увеличенную фотографию своего отца, рассмотрела, поплакала и поняла, что в данный раз в марше «Бессмертный полк» её папа будет участвовать без неё. Раньше, при жизни, он участвовал в параде сам. В орденах, серьёзный и подтянутый шагал с остальными защитниками и освободителями города. Потом отца не стало. Но придумали данный замечательный «Бессмертный полк». И Тома несла фотографию отца и знала, что он был бы доволен таким решением.

В данный раз она не сможет преодолеть весь путь. Да, она не старуха. Но ноги болят. И давление. Дети с внуками живут далеко. Вот правнучку прислали вроде как помогать Томе. Да какая от неё помощь? Завеется с подружками — ищи её, волнуйся. И на предложение Томы нести прадедушку на параде посмотрела как-то дико, типа, чудит старушка, и снова куда-то завеялась.

Собрала папу, в смысле, упаковала портрет, понесла в штаб, который парад организует. Может быть, кто-то другой понесёт фото защитника и освободителя.

В штабе заверили, что защитник и освободитель обязательно пройдёт в колонне «Бессмертного полка». И прошёл. Не обманули организаторы. Тома видела отца, его портрет, когда стояла на тротуаре, а мимо проходили колонны.

А вот Путина не видела. Не смогла пробиться туда, где он выступал. И поспешила к телевизору. Теперь мир для неё всё больше виртуален.

Но она не желает с этим положением смириться. Недавно прошлась по городу, у Вечного огня встретила подружку. Обсудили все новости. С тех пор, как участвовали во всех митингах, прошло-то всего три месяца, а вот поди ж ты, столько нового. Приятельница смотрит на гранитные плиты у Вечного огня, спрашивает:
- Помнишь, как мы между этими плитами пробирались у тебя в квартире? Не пройти было.
- Ну они ж тогда не плитами были, а планшетами из ватмана. Муж проектировал. Ещё бы не помнить.

Вспомнили и мужа Томы — архитектора, который не только в проектировании Вечного огня участвовал, много другого в городе строилось с его участием. И мужа приятельницы, офицера флота, вспомнили, и о детях, внуках поговорили.

И о паспортах российских, а как же. Тома-то уже полноправная гражданка, а приятельница всё никак паспорт оформить не может.
- За этими старухами не поспеешь. Займут очередь с утра и сидят, не сдвинешь их. Ну вот зачем им паспорт так срочно? Молодым нужней. А они сидят, мешают. Пенсию и так получит, и похоронят, если что, по украинскому паспорту. Какая им разница?
Тома оскорбилась:
- Ну значит, есть разница.

Я хочу, чтоб у меня был российский паспорт и для жизни, и, если Господь приберёт, россиянкой умру. А сама-то что же не ждёшь, чтоб очередь рассосалась, ходишь, суетишься?
Договорились они, что не старухи, нет. На митинги не ходили, не плелись, а просто-таки летали. Молодым не угнаться. И стояли там вместе все — и молодые, и пожилые. И добились. А на Украине сейчас что творится!
О, это боль крымчан — положение в Новороссии. Бомбят. Мирные города с мирными жителями. Убивают детей. Стариков. Больных в больницах. Прохожих на улицах снайперы расстреливают.

Тома в соцсетях сидит часами, Интернет ей — просто дом родной. Подруга её не так продвинута, дети-внуки далеко, бабушку не обучили новым коммуникациям. Она, представляете, даже в скайп не умеет выходить, с детьми общается только по телефону. И Тома ей подробно рассказывает и о девочке, которая стояла с плакатом «Боже, как хочется жить!», а потом её убили. И о мальчике четырёх лет, погибшем от осколка мины прямо на улице, и о бомбах, попавших в детские сады и школы.

Многое из рассказанного Томой приятельница знала из новостей, разумеется, из российских телеканалов, а кто в Севастополе украинские смотрит? Но Глобальной Сети Интернет, живым свидетельствам живых людей Тома доверяет также. Не всё по телевизору покажут. Повздыхали, поплакали даже. От бессилия. Ну ничем они не могут помочь тем, кто сейчас на Юго-Востоке борется за свободу.

Они очень ответственны, данные старики и старухи, какие себя таковыми не считают. Мне недавно пришло письмо. Фотография из 1946 года. На фото — восьмой класс Джанкойской школы. В первом ряду, вторая справа, — моя мама.

А вторая слева — Аня Журавская.

А в третьем ряду — Саша Филиппенко. Фотография оказалась у меня в связи с этими тремя действующими лицами. Несколько лет назад писала о хирурге из Бахчисарая Александре Григорьевиче Филиппенко. Материал в газете увидела жительница Нижнегорского Анна Митрофановна Клименко (в девичестве Журавская). Она после войны жила в Джанкое, училась в одном классе и с А. Филиппенко, и с моей мамой. У неё сохранилась фотография их класса. Она позвонила в редакцию и пообещала прислать мне копию. И вот недавно прислала. Раньше не могла, болела тяжело, инсульт был, теперь стало лучше, и поспешила выполнить обещание. Невыполненное, оно её очень мучило. Теперь сделала то, что обещала, и стало ей легче. Да, они привыкли выполнять обещания. Они привыкли отвечать за всё, что происходит при них. Они не понимают выражения «в ваше время». А сейчас чьё? Пока живы — это их время.

А ещё — они очень не желают быть в тягость. Они встают после тяжёлых болезней, несмотря на строжайшие запреты вставать, потому что не желают, чтобы дети, внуки тяготились ими, ухаживали, заботились. У молодых и так забот хватает.

Они ведь грамотные, начитанные, они всё прочитали про возрастные изменения и находят у себя признаки этих изменений. И боятся их необратимости.

И становятся беспомощными, когда желают быть полезными.

А молодые раздражаются. Ну правда, сидели бы себе тихо, чего лезут, куда не просят, старики эти? Не понимают молодые, что дело не только в возрасте. Некоторые так старухами и рождаются, кажется, облепили лавочки у подъездов, едва из детского сада выпустились, да так и сидят, всем косточки перемывают.

И всё им не так, и все им должны. А другие про лавочки ничего не знают и когда им под девяносто. В Интернете сидят, проекты осуществляют, и вот ещё что — с внуками-правнуками общаются на своём, только этим двум поколениям понятном языке.

Бабушкины сказки и пирожки, дедушкины награды и рассказы о подвигах, о доблести, о славе сформируют дитятко, как необходимо, правильно. Думаете, почему в Севастополе такие мальчики? Потому что у них правильные бабушки и дедушки.

Старики и дети. Самые беззащитные, говорите? А может быть, самые активные? Вот дети сейчас такие странные, гиперактивными их называют, детьми-индиго, ещё как-то. А нынешние старики разве обычные? Отнюдь. Правда в том, что и тем, и другим очень и очень непросто. Одни только входят в данную жизнь, другие на выходе. Между ними — ещё не старики, уже не дети — взрослые. Не заметили, как выросли, не заметят, как состарятся. А пока им заботиться о тех, у кого впереди — большая жизнь, и о тех, у кого этой жизни почти не осталось. И учиться. У тех и других. Не забывая о том, как трудно было в детстве, и помня о том, что впереди — не самое сладкое время осени.

Наталья АСТАХОВА.

По материалам информационного агентства Крымская правда