Сожжение Одессы стало отправной точкой начала гражданской войны на Украине. Трагедия украинского народа в том, что власть при помощи переворота захватили люди, готовые идти по трупам ради обогащения и зарабатывающие на войне. 2 мая — годовщина трагедии в Одессе. 9 мая 2015 года митинг на Аллее Славы в Одессе — банда в Киеве перепугалась. Опять аресты антифашистов. Защитники Одессы во время Великой Отечественной войны стояли насмерть защищая свой город, и Одесса первой получила звезду города-героя. Мои деды погибали с красным флагом и георгиевской лентой. Киевская хунта желает, чтобы я отказался от своих дедов и убийц — бандеровцев считал героями. Этого никогда не будет, пока жив я и мои братья, горевшие со мной в Доме профсоюзов. 2 мая они для меня стали все родными. В Одессе митинги против власти становились с каждым разом все многочисленнее. Людей на шествие тридцатого марта 2014 года пришло до тридцати тыс., и власть в Киеве испугалась, что Одесса восстанет против столицы.
И тогда 2 мая ничего не предвещало беды. Одесса 1 и 2 мая отмечает праздники и выезжает на природу. Так было и в тот раз. Одесса была пуста. В городе остались только пенсионеры и мамы с маленькими детьми. В течение месяца в Одессу со всей Украины свозились боевики. Вокруг города были поставлены блокпосты. В Одессу приезжал Парубий и привез боевикам бронежилеты и оружие. В центре города 2 мая началось шествие футбольных фанатов численностью три тысячи человек и марш антимайдана с участием около трехсот человек. Милиция перекрыла улицы, чтобы противники не столкнулись, но произошла провокация. По моему мнению, около двадцати человек националистов в балаклавах надели георгиевские ленточки и напали на футбольных фанатов, т. е. на своих. На призыв «Наших бьют!» в драку влез антимайдан, а наши были не наши, и началась бойня.

Я подошел к скорой помощи и увидел, что в машине лежит парень, а врачи ему не оказывают помощь. Мужики в белых халатах стояли и курили.

— Почему вы не спасаете человека? — спросил я.

— Да он уже все, — ответил врач.

— Что значит все?

— Он умер.

Подойдя к парню, я увидел в области сердца огнестрельное ранение. Я узнал его — это был один из куликовцев. Я понял, что в Одессе началась гражданская война. Хоть куликовцев было мало, но они дали достойный бой. Триста человек против трёх тыс. майдановцев. Националисты не ожидали, что одесситы дадут им прикурить.

Эту всю разозленную толпу заместитель губернатора и Юсов, чиновник в администрацииГурвица, построили в колонну по пять и отправили идти убивать людей. Когда я понял, что боевики собираются идти на Куликово поле, то взял такси, заехал к другу и захватил бронежилет, чтобы была хоть какая-то защита. Приехав на Куликово поле, я увидел, как безоружные люди попытались отобрать стволы у работников ГАИ. С перепугу два милиционера передернули затворы — у одного был автомат, у другого пистолет. Я увидел дрожащие руки и перепуганные глаза милиционеров. Ещё секунда, и будет беда. Я вовремя сообразил, что надо делать. Я поднял руку вверх и обратился к ним:

— Вы одесситы?

— Да, — дрожащим голосом ответил один из них.

— Так давайте ещё тут постреляем.

— Вы хоть знаете сколько их? Три тысячи человек! — сказал милиционер

— Не три, а четыре! — сказал я.

— Мы не сумасшедшие!

Милиционеры прыгнули в машину и уехали. Сумасшедшие остались с голыми руками и стали строить баррикады, но я прекрасно понимал, что против огнестрельного оружия мы будем биться насмерть.

К нам на помощь обещали приехать члены общества охотников. Хоть ружья против автоматов, но все же лучше, чем с голыми руками. Но по неизвестной мне причине они не появились.

Когда я понял, что охотников не будет, то нашел в палатке вилы — хоть какая-то защита. На площади перед Домом профсоюзов люди, как роботы, долбали асфальт и думали камнями противостоять оружию. Я подошел к одной женщине. Как я понял, рядом с ней была её дочь. Маме было около тридцати пяти лет, а дочери не больше семнадцати.

— Забирай своего ребенка и уходи, — сказал я.

Меня никто не послушал. Я не выдержал и заругался матом. Никакой реакции. Все женщины, старики и дети готовились к бою. Никто не ушел. На площади перед зданием стояли палатки. Одна из них была церковная. В ней были иконы — люди приходили и молились. Ставили свечи за погибших беркутовцев в Киеве и за тех, кто уже лишился жизни в Донбассе. Возле палаток стояли стенды с фотографиями наших дедов, освобождавших город-герой Одессу от фашистов. Когда при мне сообщили одному из ребят, что у боевиков много огнестрельного оружия, было принято решение зайти в здание, потому что на открытой площади у нас не было никаких шансов. А в здании узкие проходы и превосходство боевиков в количестве не дало бы им ничего. Но никто из одесситов не знал, что в рукопашную они не пойдут. После того, как в центре города боевики получили по носу, они нас боялись и пришли сжигать. Мы стали нести иконы, стенды и все что было дорого каждому одесситу внутрь здания. До прихода националистов оставалось не больше пяти минут. Мы стояли на крыльце. Священник стал нам читать молитву и когда он закончил, подошли боевики. Сначала они подожгли пустые палатки.

Боевики стали закидывать нас бутылками с зажигательной смесью и начали камнями разбивать стекла первого этажа, чтобы можно было забросить зажигалку внутрь здания.

Я увидел, что боевики стали окружать здание. Чтобы удержать здание, надо было держать круговую оборону. Скажу честно — люди зашли в здание, а что им делать представления не имели. Многие стояли у окон и снимали на телефоны происходящее. Мирные люди не понимали, что это война.

Я крикнул ребятам, что иду занимать оборону левого крыла. За мной пошел только один парень. Ему было не больше шестнадцати лет. Поднявшись по лестнице до пятого этажа, я увидел, что там дверь с решеткой. На четвертом этаже дверь также крепкая, а на третьем дверь слабее. Мне пришлось выбить центральную филенку двери, чтобы добраться до окон. Я оказался в небольшом офисе в углу здания. В этой комнате я увидел ещё одну дверь, заставленную мебелью. Отодвинув мебель, я открыл дверь и оказался в большом зале профсоюзов. Зал напоминал кинотеатр. Он был на все здание, и я мог видеть, что происходит спереди, сзади и сбоку здания. Когда я начал открывать окна, сразу был атакован нападавшими — сначала кидали камни, а когда я ответил, в меня начали стрелять. Я старался атаковать только тех, у кого было оружие. Я не понимал, почему только я показывался в окне маленького офиса, то в меня одновременно стреляли два человека. Только потом я узнал, что боевики выбили боковую дверь и стали заходить в здание. Жаль, что я этого не видел, а то я бы им славянский шкаф с доставкой организовал. Я показался в окне. Стрелку необходимо чуть больше секунды, чтобы прицелиться. Я уложился за полсекунды — запустил вазон с цветами и убрал голову. Следующий раз кидал уже с другого окна. Было впечатление, что воюет взвод. Я очень быстро перемещался от окна к окну. Если бы боевики только знали, что левое крыло держал я один. Возле меня крутился парень, снимавший все происходящее на телефон.

С фразой «Что же там происходит?» он высунул голову из окна, а я ведь только кинул из него стеклянную пепельницу. Я схватил Мишу за воротник куртки и дернул его от окна. В данный же миг там, где была его голова, просвистела пуля. Увидев полет пули, Миша смотрел на меня перепуганными глазами.

— Куда подставляешься? Носи патроны, Миша!

— А это что?

— Все что летает, даже шкаф!

В следующий раз я увидел несколько человек с оружием, державшихся вместе. Я решил, что это какой-то старший и несколько его охранников. Как оказалось, это был ныне покойный сотник Мыкола. Один из его окружения увидел меня в окне и стал стрелять. Я атаковал их в ответ — как раз Миша принес свежую партию тяжелых стеклянных советских пепельниц. От разбивающегося об асфальт стекла они заскакали, как горные козлы. Я ранил одного из них. Сотник Мыкола с двух рук стал в меня стрелять, его сняла видеокамера, и впоследствии он стал знаменитостью.

В Дом профсоюзов зашло около трехсот пятидесяти человек из числа сторонников антимайдана. Между них морально готовых воевать было не больше семидесяти. Юсов, снимавший и комментировавший происходящее, назвал куликовцев «Триста одесских спартанцев», но на самом деле спартанцев было ещё меньше. Я из окон выбросил все. Остались только шкафы. В попытке найти ещё хоть что-то ещё я пошел в угловой офис, открыл шкафчик и начал искать, что ещё летает. В данный момент за своей спиной я услышал топот ног. Я был спиной к источнику звука и подумать не мог, что идёт враг. По лестнице поднимались какие-то люди. В проломленную середину двери заглянул парень

— Ты кто? — спросил он.

Я повернулся. За моей спиной в пролом двери заглядывали люди с оружием. У одного был пистолет, у другого на плече автомат, у остальных биты, цепи, топоры и какие-то ёмкости. В дальнейшем выяснилось, что в емкостях был газ, который распылили внутри здания.

— Санек, — улыбаюсь и говорю им.

— А украинською мовою розмовляеш?

— Не тильки розмовляю, а ще й спиваю!

Они переглянулись.

— А наши где?

— Выше пошли!

Они развернулись, и около двадцати человек стали подниматься по лестнице. Я их, как говорят в Одессе, купил. У меня было секунд тридцать, пока они дойдут до пятого этажа, а там на двери железная решетка. Что в этой комнате есть ещё одна дверь, они не видели. Я сделал два шага, открыл боковую дверь и через секунду уже её заблокировал. Никогда не думал, что жизнь мне спасет хладнокровие и знание украинского языка. Боевики первыми заходили в здание, своих точно не могло быть внутри — почему человек с пистолетом не выстрелил мне в спину? Другим ребятам так не повезло. Боевики выбивали двери и стреляли в тех, кто был одет в военную форму или на ком был бронежилет.

Когда ко мне на помощь подоспели двое наших ребят, было уже поздно. Пришлось оставить большой зал и забаррикадировать двери. Мы оставили левое крыло и стали кричать, что по нашему этажу они дальше не пройдут и будут пытаться атаковать на четвертом или пятом этаже. В это же время на первом этаже националисты поняли, что взять здание не получиться, разбили камнями стеклянный вход — приняли решение сжечь здание вместе с людьми.

Окна были разбиты, поэтому бутылки с зажигательной смесью закидывали внутрь первого этажа. Первое возгорание смогли потушить с помощью пожарного гидранта, но по непонятной причине закончилась вода.

Бутылки были опять закинуты, начался сильный пожар, а тушить было уже нечем. В данный момент я находился на лестнице третьего этажа. Надо было уходить, потому что лестница простреливалась, и пули свистели одна за другой. Прозвучало несколько мощных хлопков, пошел желто-зеленый дым. Я думаю, что на один из этажей прорвались боевики и кинули фосфорную гранату. Сразу стала подниматься температура. Дышать стало нечем, горло сковало удушье. Ко всему этому аду, сильный пожар начался на первом и втором этажах. Пламя меня достало даже на третьем. Сильная волна огня и дыма накрыла меня. Я поднялся на четвертый этаж, задержав дыхание. Идя вдоль стены с закрытыми глазами, я нашел дверь закрытого офиса, но дверь была бронированная. Я понял, что вырвать её не смогу, но на мое счастье следующая дверь оказалась двойной деревянной, и я двумя руками вырвал её. В кабинет заскочили трое: я, раненный дедушка (ему камнем разбили голову) и Олег Музыка. Мы двери сломали, а закрыть уже не смогли. Дым шел c первого этажа до пятого. Мы разбили окно, чтобы можно было дышать, но из-за этого пошел доступ кислорода, и пожар стал ещё сильней. На мне был бронежилет и сверху куртка. Температура была столь высокой, что металлические листы нагрелись так, что стали печь. Я думал лишь о том, что хотя бы куртка на мне не загорелась. Мы стали в проеме окна, чтобы хоть как-то дышать. На моих глазах люди стали прыгать из окон, а боевики добивали раненых и обгоревших людей битами, железными прутами. Заставляли на коленях кричать «Слава Украине!». У страны, где ставят перед выбором кричать или умереть, нет будущего.

А в это время наша доблестная милиция стояла в ста метрах за зданием и смотрела, как убивают одесситов. У них был приказ не вмешиваться. Когда с тыльной стороны здания из лестничных пролетов стали прыгать люди, и милиция побежала оттаскивать падавшие тела, то на лестнице внутри здания спасать уже было некого.

В данный момент к нам подъехала пожарная машина. Так как наш кабинет был близко к очагу возгорания, то дым из нашего окна был очень густой и пожарные поставили свою выдвижную лестницу именно к нашему окну. Поднялся пожарник, но мы отказались спускаться. Я сказал, что слишком старый, чтобы стоять на коленях. Спрашиваю Олега Музыку:

— Ты пойдешь?

— Они никогда от меня этого не дождутся — лучше смерть! — ответил Олег.

— Ну, как знаете, — сказал пожарный.

В данный момент я увидел, что через одно окно от нас на кондиционере висит женщина. Я говорю:

— Женщину спасай!

Пожарные моментально переставили лестницу и сняли её с кондиционера. Огонь разгорелся ещё сильнее.

— Давайте мужики прощаться. Олег, если выживем, будешь мне братом, — говорю я.

Обнялись, как в последний раз. В голове была одна мысль, что после себя сына не оставил. Дочь есть, сына, как говорят в Одессе, не успел, а надо уже умирать. Каждый позвонил родным и попрощался. Я позвонил и сказал, где можно будет меня найти, если не приеду домой. Кроме огня, дыма, убийц под окном, газа, фосфорных гранат, под елочками сидели стрелки и целились в людей в окнах. Чтобы стрелки не попадали на видеокамеры, возле них становились впереди три человека и двое по бокам. Стрелявший становился на одно колено и палил в защитников Дома профсоюзов. Я не понимал одного: по всем окнам стреляют, а по нашему нет. Впоследствии оказалось, что ветка сосны нам жизнь спасла. У снайпера все правое крыло было как на ладони, а ветка сосны закрывала ему видимость, он нас в окне просто не заметил.

Боевики стали закидывать автомобильные покрышки в фойе на первом этаже и что-то подожгли под нашим окном. Если до этого можно было хоть как-то дышать, то теперь дым шел с середины здания, выходя через наше окно. Другая волна плотного дыма поднималась по фасаду здания. Это был ад — легкие начали печь, в носу все выгорело, было ощущение, что закипает мозг. Я начал кашлять сажей с кровью и понял, что это всё.

«Господи если ты есть — дай ветер» — из последних сил попросил я. И через несколько секунд подул ветер. Волна дыма, подгоняемая ветром, ударившись о здание, отходила. Я успевал несколько раз глотнуть свежего воздуха, потом волна подходила опять и так в течение двадцати минут.

В тот день ветра не было — полный штиль. 2 мая около десяти раз смерть была близка, но каждый раз какая-то неизвестная сила меня спасала.

В дверях нашего кабинета появились инопланетяне. Так я назвал пожарных в термокостюмах, шлемах и с кислородными баллонами за спиной. На пальцах они показали, что есть одна свободная маска. Мы передали им раненого дедушку. Они забрали дедушку и исчезли в дыму. Под нашим окном началась потасовка пожарных и националистов. Пожарники пытались тушить огонь, а боевики им мешали. Но пожарные все-таки приступили к тушению. Появилась наша доблестная милиция и стала отгонять боевиков с автомобильными покрышками. Через полчаса дышать стало легче. Сколько было времени, я не знаю, но стало темно. Олег говорит:

— Саша, надо выбираться из здания. Милиция к ночи уйдет, и нам опять надо будет воевать. Только воинов осталось двое.

Олег все время пытался дозвониться своему брату, но номер не отвечал. Дым начал рассеиваться, и перед нами предстала картина ада. Мы ходили по третьему и четвертому этажу, видев только мёртвых. Тела обгорели до такого состояния, что мы с трудом смогли держать себя в руках. В воздухе стоял запах сгоревшей человеческой плоти. Я посмотрел на Олега. Таким я его не видел никогда. Он ходил между сгоревших и убитых людей, пытаясь найти своего брата. Он стал подсвечивать лица трупов, чтобы его найти. Я узнал нескольких ребят. У меня в памяти встала картинка их живых несколько часов назад. Я отказался с ним искать его брата. Они мне будут до конца моих дней сниться — пусть я их запомню живыми. Подошли два пожарных. Олег снял с себя обгоревшую куртку и пошел искать брата на пятый этаж, а я стал его ждать на третьем.

На третьем и четвертом этаже стояла мёртвая тишина. Я стал думать, неужели почти все погибли? Я ходил между мёртвых, и у меня не укладывалось в голове — столько людей сожгли живьем за то, чтобы следующий олигарх смог украсть следующий миллиард. Мы одесситы, и указывать нам, как жить, не необходимо. Во время пожара я потерял Мишу и не знал, живой он или нет. В темноте на лестнице я увидел человека. Все мёртвые лежали, а он сидел на ступеньках и держался за поручни. Я решил, что он жив. Я подошел к нему и говорю: «Друг, ты живой?». Случайно дотронувшись до металлического поручня, я обжег себе руку и понял, что живой человек не может держаться за раскаленный металл.

Олега долго не было, а в здание уже начинали заходить мародеры — убийцы под наркотиками. Я был на третьем этаже в темноте, и они меня видеть не могли, а на первом ещё горел огонь, и было светло как днем. Наркоманы нашли обгоревшего погибшего парня в бронежилете и стали его раздевать. Каково было моё удивление, когда с ещё не остывшего тела они на себя напялили бронежилет, а потом ещё увидели, что под бронежилетом хорошая фирменная маечка не сгорела. У меня от этого в жилах кровь закипела. Я впервые в жизни чувствовал себя зверем, готовым убить любого, кто станет на моем пути. Я посмотрел, что у меня нет ничего для войны. Я вспомнил, что в маленьком кабинете, когда я искал, чем кидать в боевиков, мне попадались несколько хороших кухонных ножей. Я пошел туда и вооружился, как самурай. Я опять оказался в большом зале, где держал оборону. Подойдя к окну, я увидел, как за зданием милиция подогнала автозаки. Раненных и обгоревших людей тянут по земле, а боевики их ещё бьют. Моему возмущению не было предела. «Ну, сейчас я вам покажу!» — подумал я. В левой стороне, куда я пошел, ещё было много дыма. Я сел в первое кресло и стал ждать жертву. Первого вошедшего боевика я готов был убить без сожаления. Прошло минут пятнадцать, и я увидел, что из пелены дыма показывается фигура человека. Я уже был готов напасть, как увидел на его голове пожарный шлем. Он, увидев меня, перепугался и спрашивает:

— Ты откуда?

— С того света! — отвечаю я.

— Ты был с ними?

— Да.

— Живые есть?

— На третьем и четвертом больше нет. На пятом ещё Олег с двумя пожарниками брата ищет. Ну и работа у вас, мужики! У меня отец в аэропорту также пожарник.

Он у меня спросил фамилию. Я назвал. Он говорит, давай я тебя из здания выведу. Я с недоверием спрашиваю:

— Ты меня куда выведешь?

Подвожу его к окну:

— Смотри: здесь убьют, а с другой стороны здания доблестная милиция в тюрьму завезет.

— Мы пойдем на боковой выход — там только внутренние войска.

— Ну, хорошо, сейчас пойдем.

— Снимай с себя обгоревшую куртку и идем.

— Не сниму, потому что под ней бронежилет.

— Ты что, с ума сошел?! Знаешь, что будет, если тебя найдут в бронежилете?! Убьют сразу!

— Так они и без бронежилета убьют, если найдут, а так, если найдут, я хоть нескольких с собой на тот свет заберу!

— Ну, как знаешь, — сказал пожарник.

Я на столе увидел икону, расстегнул куртку и застежку бронежилета, а потом засунул икону за пазуху.

— Я этим убийцам-наркоманам икону не оставлю!

Я вложил в рукава куртки два больших ножа, и стали мы спускаться к выходу. Я не помню, чтобы у меня было такое состояние. Я, как разозленный зверь, шел и искал в дыму врагов, чтобы убить их, но кроме пожарных никто не попадался. В задымленных коридорах мы сначала заблудились, но потом оказались у бокового выхода. Я пошел на выход, но там стояли внутренние войска, не хотевшие меня выпускать. Пожарный сказал, что это наш человек, и меня выпустили во двор. Во дворе я увидел плачущих женщин и подошел к ним.

— Саша, наши живые ещё есть? — спросила одна из них.

— На третьем и четвертом больше нет.

Они давай ещё больше рыдать. В десяти метрах от входа МЧС развернули штаб. Офицеры МЧС поставили стол и по карте здания руководили пожарными. Подчиненные стали сообщать, сколько и где нашли погибших. Я стал подслушивать и принялся подсчитывать — на нескольких этажах уже насчитали около пятидесяти, а сколько же всего? Пожарные достали много пятилитровых канистр с водой и лили из них себе на голову, чтобы прийти в себя после увиденного.

— За тридцать лет службы такого ужаса я ещё не видел! Наша молодежь, когда зашла, стала падать от увиденного — пришлось водой отливать, да я и сам чуть не поплыл. Хорошо, что сумел взять себя в руки, — сказал кто-то из пожарных.

Я попросил у них воды, взял канистру, стал пить воду, но тут меня увидел мой друг- пожарник.

— Самурай, ты ещё здесь?! Уматывай отсюда!

— Сейчас допью воду и пойду! — сказал я.

Выпив воды, я немного пришел в себя и стал оценивать ситуацию. Наша доблестная милиция по периметру Куликова поля выставила до тысячи сотрудников в парадной форме — пройти через них мне было невозможно. Ещё я услышал, как один офицер сказал своим подчиненным: «Ни один из тех, кто был в здании, не должен пройти через вас!».

Я понял, что после совершенного властью преступления они нам всем попытаются закрыть рот, и моя задача, чтобы весь мир узнал об Одесской Хатыни. Мне следовало любой ценой вырваться из оцепления. Я увидел, что милиции перекрыть все не хватило, и часть парка возле Дома профсоюзов не охраняется. Я пошел через парк, добравшись до дороги, остановил такси и через десять минут приехал домой. Включив телевизор, я увидел прямую трансляцию с Куликова поля. Там, где я был десять минут назад, уже толпами бродили боевики. Я чудом вышел. У меня было пять минут, чтобы выйти живым из здания. Вышел бы раньше — погиб, остался бы в здании — нашли бы боевики, а потому как сдаваться я не собирался, то это также была бы смерть.

Приехав домой, я думал, что последним вышел из здания. Остальные погибли или оказались в тюрьмах либо больницах. Как я радовался, когда узнал, что во время пожара часть людей каким-то чудом смогла подняться на крышу. Глубокой в ночное время они сдались милиции. Милиционеры пообещали, что вывезут их подальше от майдановских убийц и отпустят на одной из улиц, но людей завезли в центральное управление милиции и посадили в камеры, заставив при этом подписать бумаги, как будто они были зачинщиками бойни в центре города.

После пожара в ночное время я позвонил знакомому врачу, и он сразу приехал, оказал мне первую помощь и рекомендовал ехать в больницу.

— С такими ожогами дыхательных путей и отравлением неизвестными газами ты до утра можешь не дожить!

Я отказался от госпитализации. Несмотря на плохое самочувствие, на следующий день я должен был узнать кто погиб, а кто выжил и арестован. Больше всего меня волновала судьба моего названного брата Олега Музыки.

Я узнал, что возле управления МВД на улице Преображенской стали собираться люди.

Всех, кто был арестован, сразу на второй день должны были судить. Кого сжигали, в кого стреляли, кого резали и забивали битами желали быстро бросить за решетку, чтобы никто не вышел и не рассказал правду.

Я стоял под судом и ждал, но в первый день суд отменили. На второй день сказали, что арестованных сейчас привезут. Ребята узнали, что возмущенные несправедливостью одесситы могут отбить ребят. Было принято решение судить одесситов в другом городе и вывести по-тихому арестованных, но милиция просчиталась. Возле управления МВД собралось больше пяти тыс. человек — Одесса пошла на штурм.

Возле суда в это время было много родителей арестованных ребят, и, узнав, что я был с ними, у меня стали спрашивать, как все было. Многие из них не знали, жив ли их ребенок и если погиб, то как. Тут же подошли журналисты и попросили дать интервью. Я сказал, что сегодня ребят вытащим из тюрьмы и сразу дам. Журналистам я оставил свой номер телефона. В данный момент мне позвонили и сообщили, что одесситы руками вырвали ворота МВД, атаковав милицию и внутренние войска. При этом милицией был применен газ, и из огнестрельного оружия был ранен журналист. После этого народ ещё больше разозлился. Все люди, стоявшие у суда, сели на машины и поехали к Управлению МВД. Когда приехали, то шел сильный дождь, но людей подошло ещё больше. Я сильно переживал: после сожжения испугаются одесситы или нет?. Выйдя из машины, я понял, что гордый одесский народ ничем не сломить и он стал только сильнее. Горе сплотило людей. «Один за всех и все за одного!» — кричали собравшиеся. Я видел, как бегали растерянные и перепуганные милиционеры, понимая, что если они ребят не отдадут, то толпа их разорвет. Внутренние войска дрожали, как осиновые листочки. Люди дошли уже до оружейной комнаты — ещё минута, и будет море крови. Начальник милиции Фучеджи принял решение отпустить ребят, только чтобы люди не тронули оружие. Одесситы согласились. Мы вытащили из тюрьмы около семидесяти человек. Когда выпустили людей, я увидел, что между них идёт мой названный брат Олег Музыка. Мы обняли друг друга. Через несколько минут позвонили с телевидения и предложили лететь в Москву. Россия хотела узнать, что случилось в Одессе. Я понял, что это единственный шанс рассказать миру правду.

Я дал интервью телевидению Японии и привез видео. Когда они увидели сожженные тела, у них было состояние шока.

— Это Хиросима, это Хиросима, — в ужасе промолвили они и попросили, чтобы я им этого не показывал.

Когда я прилетел в Одессу, мне позвонили с телевидения Германии и попросили с ними приехать в Дом профсоюзов. Хоть это было опасно, я согласился. Я понимал, что если не я, то кто тогда. Многие лежали в больнице, многие погибли, и я единственный сумасшедший самурай, кто расскажет правду. Зайдя в здание, я стал рассказывать. В глазах немцев я увидел ужас.

В Одессе была создана комиссия по независимому расследованию трагедии 2 мая. В неё вошли местные журналисты. Мне было также предложено войти в её состав, и те материалы, что в течение года удалось собрать, меня повергли в шок. Я встречался с выжившими и родственниками погибших. То, что я сейчас вам расскажу, не каждая психика выдержит.

Исповедь восставших из ада

К нам в комнату ворвались боевики и, выбив входную дверь, стали избивать битами, а православному священнику на моих глазах топором отрубили руки. У парня от увиденного психика не выдержала, и неизвестно, сколько времени ему потребуется, чтобы все это забыть.

Выбив входную дверь, боевики нашли в комнате женщину. Убийцы достали оружие. Один из них говорит: «Давай её задушим, чтобы патроны не тратить». Женщина до последнего боролась за свою жизнь, кричав так, что её слышал целый квартал. Под окном стояло около ста милиционеров, но ни один даже головы не повернул. Женщина была задушена шнуром от чайника.

На одном из этажей возле лифта лежала голая женщина. Сначала боевики её изнасиловали, потом убили и, чтобы скрыть следы преступления, облили бензином тело и сожгли.

Когда в ночное время выносили тела, из одного мешка выпала отрубленная голова.

Многие тела пропали. На последний неопознанный труп в морге претендовали три семьи. Каждая семья признавала в нем свою кровиночку. По неподтвержденной информации, многие тела пропали без вести.

В первые дни после трагедии часть тел сожгли в собачьем крематории. Многие ребята были застрелены, но судмедэкспертиза, выданная родственникам, была недостоверной — «Отравление предметами горения».

Один парень бился с боевиками до последнего и нанес одному из них ранение рукой. Когда несколько человек его поймали, то отрубили ему именно данную руку до плеча. Его так и похоронили без руки. Отрубленную руку найти не смогли.

Матери, хоронившие ребят, рассказывали, что на многих телах живого места не было — все в побоях, ножевых ранениях и огнестрелах. В здание зашла женщина с детьми и сгорела.

P.S.

После того, как я засветился на многих телеканалах, за мной началась слежка. В один из дней я увидел, что возле моей работы появилась чужая машина. Водитель стал кому-то перезванивать, когда заметил, что я иду в сторону своего дома. Какая была поставлена задача, я не знал и поэтому шел, ожидая выстрела в спину, но его не последовало. Идя домой, я не пошел как обычно, а обошел многоэтажку с другой стороны и увидел джип с тремя крепкими ребятами в салоне. Машина была чужая, и ребята явно кого-то ждали. Но было уже темно и то, что я за ними наблюдаю, они видеть не могли. Через час ожидания они стали нервничать — жертва пошла домой, но до них почему-то не дошла. Они вышли из салона, и один показал остальным, что в моих окнах темно, а значит, меня дома нет и надо дожидаться моего прихода. Я понял, какую задачу им поставили. Они должны были сбить меня машиной и замаскировать убийство под несчастный случай, но этой возможности я им не дал. Они целую неделю охотились на меня, и я понял, что на время придется уехать. Соседи постоянно звонили, что враги опять тебя поджидают. Соседи сказали, что после моего отъезда машины перестали больше появляться.

Было принято решение подавать на власти Украины в суд, но многие мамы, убитые горем, отказывались это делать. Юристы попросили меня, чтобы я с ними поговорил. Я никогда не думал, что разговаривать с мамами, убитыми горем, будет так тяжело. Каждая хотела, чтобы я рассказал, как погибали их дети и почему я не спас их ребенка. Я им мог сказать, что сам чудом остался жив. Я за день поговорил с пятью мамами и сказал, что больше разговаривать ни с кем не буду и лучше я ещё раз зайду в горящий Дом профсоюзов, чем буду видеть страдания матерей.

В Киев приехали подавать в суд адвокаты матерей, а из выживших я, Александр Маевский. Когда мы подошли к Печерскому суду, я немного растерялся — нас встречали около тридцати журналистов. Их было так много, что им не хватило даже места, чтобы ко мне подойти. Многие были из Западной Украины. Стали задавать провокационные вопросы — проверяли, может, меня там не было, но когда я сказал, что могу под полиграфом рассказать о пережитом, они поняли, что я не вру. Я не удержался и рассказал все. Журналисты были в ужасе. Спросили, как я выжил. Я сказал, что Господь, наверное, и оставил меня в живых, чтобы я мог рассказать правду. Мы подали в суд бумаги и стали ждать назначенного дня суда, но тут начался цирк. Дело должны были рассматривать трое судей, но по непонятным причинам в день заседания они не явились. Мы четыре раза приезжали в Киев, и каждый раз заседание переносилось. Судьи не желали рассматривать резонансное дело. Только тогда, когда мы пожаловались в коллегию судей, прошло первое заседание. На последнем заседании судьи сказали, что примут решение в течение недели, но решения суда я так и не увидел. Дело замяли, они же не примут решение против сегодняшней власти, и я понимаю, что суд над преступниками продолжиться после смены правителей. И я молю Бога, чтобы они не успели убежать.

К годовщине трагедии одесситы стали готовиться как к поминальному дню. Власть настолько боялась Одессы, что за месяц до годовщины задержали около пятьсот человек. На проведении поминального дня нам запретили почти все возможное. Одесситы сняли фильм обо всех погибших ребятах. Желали показать его на поминках матерям, лишившимся детей. Но когда мы пригласили священника отпеть погибших, и нам это также запретили, у меня закипела кровь. Я все могу понять, но получается так, что шакалы во власти Украины погибших в Доме профсоюзов за людей не считают.

2 мая перед входом на Куликово поле поставили рамки, реагирующие на металл. Со всей Украины навезли бронированные машины, вооруженных до зубов людей поставили вокруг Куликова поля. С семи часов утра стали идти одесситы. Как перепугалась власть, когда в течение дня через рамки прошло около пятидесяти тыс. человек. Я купил черную траурную ткань и стал завешивать желто-голубой забор, разрисованный националистами. Подошла милиция и попыталась запретить нам повесить черную траурную ткань, но увидев, что ещё немного и одесситы их начнут бить, милиция отступила. Одесситы шли нескончаемым потоком, море цветов. 3 мая, когда оцепления не было, одесситы принесли ещё больше цветов.

К 9 мая Верховная Рада решила испортить День Победы ветеранам, приняв законы против своего народа. Но испугать одесситов невозможно — на Аллею Славы ветераны вышли с георгиевскими ленточками и красными флагами. Горожане стали кричать «Вон из Одессы, бандеровские бесы!», и я понял, что одесситы — это особый народ и печеньками его не купишь. За свой город мы будем стоять до конца!

По материалам сайта КПРФ