Недавно исполнилось 93 года Николаю Михайловичу Беляеву — одному из последних участников штурма Рейхстага. О победном мае 1945 года, и о долгом пути на Берлин, комсорг 756 полка 150 гвардейской Идрицкой дивизии, товарищ Михаила Егорова и Мелитона Кантарии, земляк и друг Лизы Чайкиной, рассказал корреспонденту «СП» за чашкой чая в своей ленинградской квартире.
Каждый май Николай Михайлович — нарасхват. К нему выстраивается очередь из корреспондентов. А между тем, поисковики выдают по нему очень скудную информацию. Немногочисленные статьи сообщают сухие фаты: комсорг, лейтенант, брал Берлин, участвовал в знаменитом совещании в штабе полка, когда определяли кандидатуры знаменосцев Егорова и Кантарии.

С Николаем Михайловичем остро не хватает полноценного интервью, обстоятельной беседы — о войне, о товарищах, о малоизвестных подробностях взятия Рейхстага. Вот за этим разговором мы и поехали в Санкт-Петербург, где поговорили с ветераном о его детстве, о работе с Лизой Чайкиной, о начале войны, о битве за Мурманск, и, конечно, о 30 апреля 1945 года, кода разведчики его родного, 756 полка водрузили на купол поверженного Рейхстага красное Знамя Победы.

Убежденный коммунист, член партии с 1942 года, Николай Михайлович много говорил и о роли большевиков в той войне. Беляев твёрдо уверен: именно они — политруки, комсорги, комиссары, всегда были на передовой, всегда своим мужеством и героизмом показывали пример бойцам Красной Армии. Они же после каждой атаки первыми числились в списках погибших.

Обо всём этом Николай Михайлович рассказывает на уроках проекта «Знамя нашей Победы», какие проходят в России вот уже второй год. Общение с ветеранами — один из важнейших этапов этого проекта. А общение с таким человеком, как Николай Беляев — настоящее погружение в историю. Историю жизни одного солдата, прошедшего всю войну — с июня 41-го по май 45-го.

Родина

Николай Беляев: Родился я в верховьях Волги, в Пеновском районе, деревня Кобенёво. Деревня наша, вместе с другими, входила во Вселукский сельсовет, колхоз «Большевик». Отцовская хата стояла в изумительном месте — из окон моих открывался очень красивый вид, где река Волга, направляясь с Севера на юг, образует излучину.

Отец мой окончил церковно-приходскую школу. Всего три класса, тем не менее при этом трёхзначные цифры легко множил в уме. Он был очень уважаемым человеком. Его и десятником избирали на лесозаготовках, и дважды председателем колхоза. Мама занималась сельским хозяйством.

Было у нас две газеты. Областная, орган обкома и облисполкома, называлась «Пролетарская правда». И районная — «Ленинский ударник». Вот в ней после школы я и работал. Место моё было в отделе писем. Регистрировал поступающую корреспонденцию, если приходили какие-то критические замечания, отдавал редактору, заведующей отделом писем Клаве Ильиной. Присутствовал на совещаниях. Потом уже стал в командировки ездить. Помню, первое редакционное задание было такое: написать зарисовку о природе, окружавшей молочно-товарную ферму, а также рассказать о тружениках её. Несмотря на невыразительность моих слов, заметку напечатали.

Комсомол

Во Вселукском сельском совете, куда входили несколько колхозов, старшие товарищи-активисты в конце двадцатых годов организовали территориальную организацию. Мне было тогда около восьми лет. В конце 38-го, когда мне минуло шестнадцать, я в неё вступил.

Помню, в 1939 году была конференция районная. Я уже делегатом тогда был. И на этой конференции мы избирали секретарём Пеновского районного комитета комсомола Лизу Чайкину, потому что бывший секретарь Николай Журавлёв погиб на финской войне. Я тогда её впервые воочию увидел. И очень хорошо запомнил её выступление на бюро комсомола. Ну а после мы уже вместе ездили в командировки.

Какой она была? Активная очень, подвижная, инициативная, приветливая к своим собеседникам и располагавшая к этой беседе. Раньше она возглавляла районный отдел подписки на газеты и журналы. Была членом бюро райкома комсомола. А во время войны стала секретарём подпольного крайкома комсомола Пеновского района. И погибла на боевом посту, не выдав месторасположение своих товарищей.

22 июня

22 июня я был в командировке на забельнинской машинно-тракторной станции. Как раз закончились весеннее-полевые работы, и комсомольцы готовились сдавать нормы ГТО. И вот здесь я узнал о войне. Как сейчас помню, молодёжь готовится к забегам, весело общается, и вдруг прибегает товарищ: «Война!» Все кругом: «Как война»? «А вот так. Сейчас выступил народный комиссар по иностранным делам Молотов, и сказал, что немец напал от Балтийского до Чёрного моря по всей границе». Народ загудел: «Немцы проклятые»!

Потом пришёл товарищ из военно-учётного стола машинно-тракторной станции, сказал, что все военнообязанные должны явиться в сельские советы, получить мобилизационные предписания и явиться на пункты сбора. Я сказал ребятам «Пока!», сел на велосипед, и поехал к родителям, чтобы утром на первом теплоходе «Глеб Успенский», который ходил по Волге, уехать в посёлок Пена.

Приехал в посёлок, пришёл в редакцию. Там все взбудораженные, все живут только мыслью о нашей готовности. Я пошёл в райком комсомола, говорю, что иду добровольцем. А здесь как раз подоспело постановление Центрального Комитета партии большевиков и одновременно постановление Центрального Комитета комсомола, в которых объявлен партийно-комсомольский призыв.

Ну, и как говорят, «были сборы недолги». Приехал домой. Говорю своим: «Завтра — на фронт». Мать — в слёзы. А отец просто сказал: «Я тебя провожу». Ну а 29 июня мы были уже в городе Калинине, в военно-химическом училище, где я и прошёл курс молодого бойца. Учились делать бруствер для стрельбы из винтовки и автомата лёжа. Учились копать ячейку для стрельбы с колена, и стрельбы стоя. Проходили строевую подготовку. В конце июля все мероприятия закончились, фронт требовал пополнения, вот группы по списку отчитали и повезли в Ленинград, а далее — на Север. И в конце июля я был уже в Мурманске. 52 стрелковая дивизия, 58 стрелковый полк, 3 батальон. Командир зачитал: «Беляев — миномётная рота». Вот так я попал на фронт. Сначала он был Северным, потом стал именоваться Карельским.

Фронт

Я считаю, мне очень повезло, что я оказался в миномётной роте. Потому что в стрелковых частях люди долго в боях не бывали. Пройдёт атака немецким пулемётно-автоматным огнём, накроет насыщенной артиллерийско-миномётной массированной стрельбой — и всё, ранение в этой ситуации — лучший исход.

Пришли мы в роту. Кем меня назначить? Я и миномёт-то в глаза не видел, нам его и не показали даже. Ну, определили специальность — подносчик мин. Она входила в миномётный расчёт. Первый номер был — наводчик, за ним значились — прицел и ствол. Второй номер — двунога-лафет. Третий — опорная плита и заряжающий. Ну и я — подносчик.

А мины, я вам замечу, надо было именно подносить. Там же не подъедешь, не подвезёшь их, везде — скалы, горы, сопки. Только пешеходная доставка, на себе. Вот четыре мины в плащ-палатку берёшь и бежишь. А мина-то — больше 4-х килограмм. Две — со спины, две — спереди.

А немец в это время разведку посылал: смотреть, по какой тропе носят продукты, по какой боеприпасы. И у них были одиночные воздушные охотники, какие налетали на бреющем полёте и вели обстрел этих путей из пулемётов, а также сбрасывали мелкие кассетные бомбы.

Как скрывался от них? Ну, где-то камень большой выручал, где-то яма. Пока самолёт перестроится, пока повернёт, можно перебежать, укрыться. Главное здесь — голову беречь. Вот так боезапас и доставлялся.

Помню эпизод. 1942 год. Немцы наступают. Сбили нашу пехоту. И уже бегут на нашу огневую позицию, где стоят 9 миномётов. Мы по мере боезапаса ведём огонь. Старший лейтенант Баласанян даёт приказ на отход. А немцы — вот они! Рядом уже совсем, стреляют по нашей позиции из автоматов. Тут же неподалёку бьёт их артиллерия, подавляя огонь наших миномётов. И вдруг мне команда: «Беляев! Вынести опорную плиту»!

Ребята помогли мне взгромоздить за спину данную опорную плиту. Она весом больше 16 кг. А надо ещё было взять карабин, вынести каску, вещмешок и противогаз — т.е. весь боекомплект, чтобы ничего не оставить противнику. Да ещё патроны! Ну, взял я всё это и побежал за товарищами в сторону отхода.

Только нырнул я за всеми под скалу, плита как съездит меня по затылку! И вдруг снова команда: «Беляев, найти двунога-лафет и вынести»! А его нёс красноармеец Лобов, который был вторым номером в расчёте. А где я его буду искать? Ну, выскочил, иду, смотрю, — лежит Лобов за камнем. Ахнул: «Ты что, ранен»?! Заикается, нет, мол. Просто немец огонь уж очень сильный ведёт, передвигаться страшно. Я ему как крикну: «За мной»! И вот значит, мы, таким образом, перебежками, под сильнейшим огнём неприятеля, вынесли всё, и потерь в материальной части наша рота не имела. И я считаю это очень большой победой в одном из боёв.

Политруком нашей роты тогда был Михаил Ерухов. Комиссар, еврей по национальности. Родом с Запада Советского Союза. Всю семью его гитлеровцы расстреляли. И вот, когда мы ещё собирались выносить материальную часть с поля боя, я сам своими глазами видел, как он встал, взял винтовку и стал вести огонь по гитлеровцам, прикрывая нас. Вот такой обычный ежедневный героизм.

Тяжелые были сражения. Немцы рвались, рвались, рвались… В 41-м году мне довелось участвовать в обороне города во время двух страшных наступлений немецких войск. Против нашей 52 стрелковой дивизии был выставлен немцами горно-егерский корпус. Их задача была — в трёхдневный срок захватить Мурманск. Им даже сухой паёк выдали именно на три дня. А дальше сказали: возьмёте город, и делайте с ним, что хотите. Говорили, что им за взятие Мурманска обещали двухмесячный отпуск, высокое вознаграждение и отдых в Германии. Тем Не Менее бойцы-красноармейцы, командиры, комиссары так организовали оборону, так стойко сопротивлялись, что враг не прошёл. С тех времён пошли стихи: «На дикой речке Западная Лица мы задержали злобного врага, пусть пот и кровь текут по нашим лицам, зато в наш дом не заползёт немецкий гад».

Ранения

Впервые я был ранен 18 августа 43-го года под Старой Русой, когда я был во 2-м стрелковом взводе. Немец вёл жесточайший огонь по нашим наступающим, поливал, не жалея пуль. И, конечно, бил артиллерийско-миномётными ударами. А мы — в болотистой местности. На огневые позиции выходили буквально по колено в болоте. И когда атака началась, немец, видимо, меня и разглядел. Скорее всего, это был снайпер, потому что целился он именно в голову. Тем Не Менее меня спасла каска.

Когда произошёл удар, я потерял сознание. Между бровями рассечение, глаз закрылся. С поля боя меня вынесли девочки. Девочки-санитарки. А выносить, я вам поясню, надо было только с личным оружием — это автомат или винтовка, противогаз, вещмешок и каска. Вот они всё это и вынесли. Когда я очнулся, они поставили носилки, чтобы передохнуть, они же через болото меня несли. И вот они мне говорят: «Тебя, солдат, каска спасла». И показывают мне её, а на ней вмятина. Неглубокая такая, миллиметра три. Пуля дала рикошет, ушла вверх, сняв покрытие цвета хаки и оставив красный цвет сурика. И дала трещину вверх. Девочки мне тогда сказали: «Возьмите с собой каску». Тем Не Менее мне тогда не до того было. А сейчас я сожалею об этом. Я мог бы её носить, как фамильную.

Потом я много раз выступал в газете и призывал бойцов: «Берегите каску. Носите каску. Она уже спасла немало жизней». И рассказывал про свой случай.

Кстати, о моём ранении написал заметку корреспондент нашей дивизионной газеты Василий Ефимович Субботин. Отважный человек, талантливый писатель. Был танкистом, горел в танке. Всегда на передовой. У него потом, уже после войны, вышла небольшая книга, одна из первых, которая называется «Как кончаются войны». И вот две главы этой книги посвящены вашему собеседнику.

Василий Ефимович жив и сейчас. Правда, не ходит он, всё лежит. Надо позвонить ему, а мне как-то страшно поднять трубку…

Второй раз был ранен под Пустошкой в 44-м году, когда я уже был комсоргом батальона и младшим лейтенантом. 18 апреля, наступательный бой. Я бежал впереди, а за мной - сержант Саша Месков. И вот между нами разорвалась миномётная мина. Как он был ниже меня, а мина летела от противника, весь удар пришёлся на него. Разрыв, пламя, ему выжгло глаза, а я получил массу осколочных ранений. Два из этих осколков между рёбер с левой стороны до сих пор находятся во мне.

Партия

В 42-ом году вступил я в партию. Всё — честь по чести. Написал заявление: «Прошу принять меня кандидатом в члены партии». Прошло собрание. Вопросы задавали. Как понимаешь задачи? Где, когда и кем работал? Серьёзная обстановка такая была. Система приёма в партию всегда была очень строгой. Рекомендацию мне дал политрук, командир взвода и комсомольская организация. В итоге, приняли меня. Было это в затишье, между боями, как в 42-м году ситуация на фронте уже стабилизировалась, тем не менее немцы всё равно каждое лето наступали и наступали на Мурманск.

А ещё до вступления в партию мне предложили стать заместителем политрука роты. 4 треугольничка, представлялся к бою, и комиссарская нашивка вот здесь на рукаве. Трудился редактором боевого листка. В газете «Часовой Севера» была опубликована фотография, когда я докладываю боевой листок политруку. К сожалению, эта газета за время боёв у меня не сохранилась. Истёрлась от времени.

А затем меня направили в брянское военно-полевое училище, потому что я был уже в партии. Ну, а дальше у меня пошла уже партийная жизнь в 150-й дивизии. Сначала в 127-й стрелковой бригаде под Старой Русой, куда я попал также из пехотного училища. Надвигался 43-й год. Уже была победа над немцами в Сталинграде и назревала Курская битва. Часть нашего первого курса была направлена на Западный фронт. А я — на Северо-Западный под Старую Русу. В 127-ю стрелковую бригаду, где и получил первое ранение.

После второго ранения, в конце июня — начале июля 1944 года приехала сестра меня навестить. Привезла тяжёлую весть: мать в тяжёлом состоянии. Я просил начальника госпиталя: «Дайте мне повидаться с матерью». Госпиталь-то совсем рядом с домом! Тем Не Менее он ответил, что не имеет права, что нет оснований и т. д. Я думал, думал, и решил сам. Что же я за солдат такой, если так рядом моя родина, а я не навещу свою мать? И я решил рискнуть. Сестра рассказала, что дом наш сгорел, а мама в больнице. Поехал в деревню и навестил. Выполнил свой долг. А позже в 44-м умерла мама моя… Когда приехал с направлением в политотдел армии, в отдел кадров, там меня взяли в жёсткий оборот — как же так? Как посмел? Я всё и рассказал, как на духу. Ничего мне не сделали: пожурили только, тем не менее всё поняли.

Как вернулся в дивизию, услышал разговор: «Убит комсорг 756 полка Дима Комолов». Я его знал хорошо, он есть на моих фотографиях. Наутро вызывает меня начальник политотдела, подполковник Артюхов. Говорит: «Посмотрел твоё личное дело. Расскажи о себе». Ну, рассказал всё подробно. Спрашивает: «Лизу Чайкину знаешь»? Я говорю: «Как же, знаю. Был с нею дважды в командировках, вместе в комсомоле были». А он мне и говорит: «А я участвовал в расследовании гибели Лизы Чайкиной». И рассказал мне подробности о её смерти. Как её предали, как истязали, и как расстреляли на берегу Волги за то, что она не выдала месторасположение партизанского отряда. А затем он предложил мне стать комсоргом в 756 полку. «Справишься?» — спрашивает. Отвечаю: «Да. У меня большой опыт комсомольской работы».

И вот начало 1944 года, Зилупе, Латвия. Привели меня в 756 полк. Представили подполковнику. Познакомился со своими товарищами. Парторг полка — Крылов Яков Петрович. Агитатор полка — Прелов Александр Матвеевич. Ну, потом я уже оперился и познакомился со всеми командирами батальонов, комсоргами, парторгами и так далее.

Моя какая забота была? Работать с комсоргами батальонов. На три батальона — три комсорга. А в каждом батальоне — парторг. И заместитель командира батальона по политической части.

Надо сказать, что комсорги в стрелковых ротах часто выходили их строя. Комсомольцы, активисты — все стремились подать солдатам какой-то пример. И их часто убивали. Активистов противник всегда первыми выбирает, также, как когда-то меня выбрал немец-снайпер под Старой Русой.

Вот помню, был такой Конкуш Аспанов, казах по национальности. Из Кустанайской области. Такой боевой товарищ! Я не раз наблюдал его в бою. Смелый, глаза горят, в одной руке пистолет, в другой — граната. И на лице прямо написано было: «Не подходи, враг, ко мне, убью, гадина»!

Много их было… Саша Долматов, Сергей Северов… Многонациональный советский народ. Помню дагестанца Мерзали Осаева из села Ахты. Плечи — вот такие! Гигант против меня. Подойдёт, бывало, ко мне и говорит: «Николя, Николя, кончится война, приедешь ко мне, всем селом будем тебя встречать». Очень доброжелательный человек был. И очень смелый. И таких ребят было очень и очень много.

Берлин

Берлин начался для нас 21 апреля 1945 года, когда мы переступили границу, так называемого, «большого Берлина». Это сложно было представить. Когда-то до него были тысячи километров, а теперь вот оно — гитлеровское логово!

В ночь с 21 на 22 апреля военный совет 3-й ударной армии на своём заседании учредил 9 знамён, по количеству дивизий. И данные знамёна были пронумерованы у древка. Нашей 150-й дивизии было вручено Знамя под номером 5. 26 апреля нам принесли его в полк. Я, по приказу комполка Зинченко, встречал историческое Знамя в районе грохочущего и стреляющего Альт-Маобита.

Бои были очень тяжёлые. Мы брали улицу за улицей, пробиваясь к Рейхстагу. И вот мы вышли на Королевскую площадь. Слева — посольства. А справа — зловещее здание Министерства внутренних дел, которое мы коротко обозвали «домом Гиммлера». Супостат нас не пускал дальше, оказывая жесточайшее сопротивление. Фюрер считал, что если удержат Рейхстаг, то и Берлин они не отдадут. Более того, из города Росток на Балтике были доставлены курсанты для защиты конкретно Рейхстага, которых инструктировал лично Гитлер.

Ранним утром 30 апреля наши батальоны готовились к штурму непосредственно Рейхстага. Первый батальон получил приказ штурмовать главный вход. Я был во втором батальоне. ППШ перед собой, и — подвалами, подвалами. Выполз. Подхожу к батальону, где лежит его цепь, а она уже ведёт бой с немцами, какие в полный рост идут в атаку. Я тут же шлёпнулся рядом со всеми и стреляю по наступающим немцам.

Жестокий был бой. Одну атаку отбили. Гранаты уже бросали. Тем Не Менее через некоторое время они снова пошли, чтобы сорвать первоочередное наступление на Рейхстаг и ударить во фланг.

Надо отметить, что площадь перед Рейхстагом был перекопана рвом. Там собирались строить ветку открытого метрополитена. Это была серьёзная преграда, и первая наша атака была остановлена на этом рубеже. 12−13 часов понадобилось нам, чтобы перейти ров. Артиллерийский огонь с немецкой стороны от Бранденбургских ворот вёлся жесточайший.

И только третьим наступлением дошли мы до Рейхстага. Командир первого батальона Неустроев приказал своему ординарцу Петру Пятницкому сделать флаг. Говорит: «Найди полотнище, древко и сделай флаг, и пойдёшь с ним, как только начнётся атака на Рейхстаг». И когда после артиллерийской подготовки началось наступление, Пётр успел добежать до третьей ступеньки. Там его свалила вражеская пуля, и рядом с ним остался лежать флаг. А сержант Щербина поднял данный флаг, и закрепил его к одной из колонн. Это красное знамя было призывом к Победе. Многим бойцам было видно, что красный стяг уже на подступах к Рейхстагу.

А наш батальон всё продолжал вести бой с прибывающими немцами. Оказывается, под подземными путями под Шпреей, которая делала здесь излучину, были канализационные ходы. Оттуда они и шли в новые и в новые атаки. Тем Не Менее, несмотря на это, командир второго полка потребовал роты для подкрепления той первой и второй роты, какие ворвались в составе первого батальона, потому что ряды их сильно поредели. Вот такой был тяжёлый кровопролитный бой 30 апреля.

Егоров и Кантария

Как подбирали разведчиков, какие будут устанавливать знамя на крыше? А я вам расскажу. Я ведь участвовал в этом процессе вместе с заместителем командира полка по политической части подполковником Ефимовым и начальником разведки капитаном Кондрашовым, когда стал вопрос о штурме Рейхстага. И вот мы задумались — кого же выбрать? А Кондрашов тут и говорит: «Как кого? Конечно, Мишу Егорова! Он же у нас — разведчик с младых ногтей»! А ведь и правда. Егоров ещё несовершеннолетним партизанил в отрядах на Смоленщине. И даже ходил на связь с партизанами Белоруссии. Он пришёл к нам уже с медалью «Партизан ВОВ» и с Орденом Славы. А когда у Миши спросили:

«Кого ты возьмёшь в напарники?», он даже как-то удивился. «Как кого? Мелитона, конечно! Мы с ним всегда в разведку в паре ходили». Вот так эта пара и сложилась.

Знаменосцев мы объявили в «доме Гиммлера». Когда назвали фамилии, другие разведчики даже подскочили: «А мы что»? А начальник разведки капитан Кондрашов говорит: «Мы будем их все сопровождать, и я вместе с вами». Ну, тогда все успокоились.

Был ли со знаменосцами Алексей Берест? Конечно, был. Только он не ходил устанавливать Знамя. Он их сопровождал. Или как у нас говорят, расчищал бойцам дорогу.

Про Береста стоит сказать отдельно. Очень смелый человек и очень важную роль он сыграл. Он, заместитель командира по политической части, 1-го мая в ночное время ходил на переговоры в подвал к немцам, когда они выбросили белый флаг. Гитлеровцы заявили, что будут вести переговоры с представителем в чине не ниже полковника. Ну, вот нарядили Береста в кожаную крутку, нашли фуражку с околышем. Он взял с собой товарищей, какие хорошо знали немецкий язык. И пошли на переговоры. Немцы начали с того: мол, мы знаем, что вас мало, а нас тут много. Вроде как, либо сдавайтесь, либо нас выпускайте. А им был дан твёрдый ответ: только безоговорочная капитуляция. Ну, их выпустили из подвала. И только они поднялись наверх, немцы сразу же выпустили фауст-патроны. Пожарище и получилось. И весь день первого мая шёл страшный бой. Рейхстаг горел. Люди горели, и многие бойцы сгорели заживо.

Рейхстаг

1 мая ворвались в Рейхстаг, а там немцев — полным-полно! Мы очищали многочисленные комнаты от гитлеровцев. Внизу заседал данный парламент, Бундестаг, а на втором этаже были комнаты депутатские. Кроме того имелся архив, который немцы подожгли. Всё здание дымилось, и было полно гари, пыли — цементной и кирпичной. Горело всё вокруг — мебель, документы, и самое ужасное, люди. Бойцы-таджики мне говорят: «Товарищ лейтенант, Раджа Ишчанов, не совсем убитый сгорел в огне». Они слова «раненный» не знали по-русски, поэтому сказали «не совсем убитый»… Очень тяжёлый был бой. А применить огонь артиллерии мы уже не имели права, ведь там были наши товарищи. Только стрелковое оружие, только гранаты, чем мы и пробивали себе дорогу в этом бою, собственно, так же, как мы очищали «дом Гиммлера». Ожесточённый был бой.

Закончился бой, когда я был в составе 1-го батальона. Это было уже в ночь на 2 мая. Начались уже переговоры берлинского гарнизона о готовности сложить оружие. И такая договорённость была достигнута. Здесь подробностей я не знаю. Т.к. переговоры вела совсем другая армия генерала Чуйкова. В переговорах участвовал не только Первый Белорусский фронт, тем не менее и Первый Украинский.

И 2 мая, когда Берлинский гарнизон капитулировал, кое-где всё-таки оставались спорадические перестрелки в ближних кварталах Берлина. Подходили танки и ликвидировали группы сопротивления.

А Знамя Победы Егоров и Кантария установили в ночь на 1 мая. А вернее в 22 часа 50 минут 30 апреля. На куполе, там, где находилась скульптурная группа. Бой там был жёстокий. Разведчиков сопровождали наши бойцы. Я видел потом этих двух товарищей. Руки у них все окровавлены, потому что стеклянный купол был превращён в осколки. И лестница, которая вела наверх, была полуразрушена, и им пришлось подтягиваться на руках. И когда я пришёл 2-го мая, руки у них были все перебинтованы.

Стоит отметить, что водружённое Знамя Победы увидел фотокорреспондент газеты «Правда» Тёмин. Он помчался в лётную воинскую часть, чтобы ему дали любой самолёт. Он желал облететь Рейхстаг на уровне купола, чтобы сфотографировать Знамя, которое реяло над Берлином.

И надо сказать, Тёмин добился, чтобы ему дали ПО-2. Тем Не Менее облететь купол ему удалось только один раз. И будучи неуверен, — а вдруг снимки не получились? — он стал уговаривать лётчика на второй круг. А тот ему говорит: «Я не могу рисковать машиной и экипажем. Как получилось, так и получилось». И, когда Тёмин проявил плёнку, и увидел, что всё вышло хорошо, он помчался в другую лётную часть. Теперь уже требовать самолёт до Москвы. На ПО-2 далеко ведь не улетишь. Нужен был ЛИ-2. И он снова добился. Причём не где-нибудь, а в эскадрилье, обеспечивающей работу авиации управления командующим Первым Белорусским фронтом Жукова. Когда Жуков узнал, что корреспондент «Правды» получил самолёт, он потребовал вернуть его обратно. Тем Не Менее когда ему всё объяснили, Жуков понял важность момента, согласился с решением, и Тёмин долетел до Москвы, и третьего мая газета вышла с фотографией «Знамя Победы над куполом Рейхстага». И я данную фотографию бережно храню в своём архиве.


По материалам сайта КПРФ