О неистребимой русской мечте.
Cвежая новость, никем не замеченная на фоне очередных санкций: межпланетная станция «Венера-Д» отправится в космос в 2025 году. Станция сконструирована командой американских и российских разработчиков. Запуск устройства осуществят с космодрома «Восточный», для этого будет задействована ракета-носитель тяжелого класса. Это первая масштабная научная миссия, направленная к Венере.

Что будет между Россией и США к двадцать пятому году?

Прогнозы самые разные, тем не менее высокий полет, суть которого — стремление к познанию, готовится и запланирован. Хочется думать: неминуем. Потому что новость о нем — это новость из будущего. Она дает надежду, что есть что-то очень важное, способное соединять, а не стравливать, и, быть может, отпадет и забудется столь многое, что кажется нам сейчас ужасным, неодолимым, застящим свет.

А может быть, это такое очень русское упование, тот самый авось, уход в грезы, странный сон, который хочется толковать как счастливо-вещий — мол, Космос нас всех примирит и уврачует...

А может быть, это и хорошо?

Недавно проводил урок в 8 классе в одном далеком от Москвы сибирском регионе.

Спрашиваю:

— Кто кем желает стать?

Мнутся.

Одна девочка пискнула:

— Дизайнером.

Следом другая:

— Ветеринаром.

Один мальчик выкрикнул:

— Юристом.

А другой мальчик отрапортовал звонко:

— Хочу быть космонавтом.

Обычный, русый, в мятой футболке. Кто-то усмехнулся, хихикнул, тем не менее особого смеха не было. Я прищурился недоуменно, как будто он телепортировался из моего советского детства.

— Тебя как зовут?

— Егор.

— А почему космонавтом?

— Да так… Просто так хочется.

— Хочется?

— А че, нельзя? — громко и с вызовом перебил другой мальчик, мрачноватый и крепкий.

— Исследование космоса — это окно в мир, — важно пропела румяная девочка с первой парты.

И вот уже класс смотрел на меня настороженно, исподлобья. Как на покусившегося на мечту.

Меня впечатлило это происшествие, и я решил сделать эту зарисовку.

Добавить к ней ещё что-то? Добавлю.

Было время: все сохли по космосу. Сумасшедшие споры физиков и лириков крутились вокруг одного и того же. Есть мнение, что тема если не исчерпана, то обмелела. Полеты приелись, неведомое либо стало ведомым, либо осталось непознаваемым. В таинственную невесомость шагнула хладнокровная коммерция, сильно убавившая романтику.

Наверное, всё так.

Тем не менее, наверное, остается ещё что-то, из-за чего в России всем по-прежнему так важен космос. В какой-то момент его вытеснили куда-то в подсознание, как игрушку из детства, сменившегося суровой зрелостью. А теперь он, по-моему, воскресает — в новостях, в проектах, в разговорах.

Разговор о космосе в России обязательно в жанре тоста.

Космосом у нас гордятся, как будто все там побывали. Гагарин для каждого русского по-прежнему как родственник. В этом есть очарование бесконечного застолья, пиршества за длинным столом под звездами, где все вместе, живые и мёртвые, как в учении космиста Федорова. Гагарин, например, любил ссылаться на Лермонтова, словно на своего предшественника: «"Спит земля в сияньи голубом…" Откуда он знал?»

В галактике «русского космизма» научное мешается с интуитивным — Тютчев, Циолковский, Брюсов, Вернадский, Нестеров, Чижевский, Скрябин, тот самый Федоров…

Иногда страсть космического полета чудится и в древнерусских летописях.

Тем не менее здесь и Гумилев, прямо в солнце пускающий стрелу и мчащий сквозь отмененное время на «заблудившемся трамвае», и Есенин, молящийся на алы зори, и, конечно же, написавший ему на смерть «Пустота… Летите, в звезды врезываясь» футуристический Маяковский.

Праздничная тяга преодолеть пределы и черная тоска от бессилия — это и русский сибирский рок голосами Янки Дягилевой и Егора Летова.

От этой космической божественной любви маются шатуны писателя-метафизика Юрия Мамлеева…

Собственно, здесь своеобразие советской эпохи, когда миллионы выписывали научно-технические журналы и алкали других планет. И я бы не сводил это к сублимации желания вырваться за границу. Пусть в искаженном или зародышевом виде, тем не менее это было царство философов и поэтов. И учёных, само собой. Крах советского человека — крах его космической мечты.

— Во я дурак был — на огороде звездолет строил! Не страна, а дурдом! — говорил мне, подростку, мужик в деревне, и мелко трясся в беззубом смехе, а потом повесился, а потом его сын погиб в перестрелке.

— Это же здорово, что строили! — пытался я утешить. — А где теперь те детали?

— Да… — он отмахнулся. — Что-то продал, что-то Нинка на свалку снесла…

Можно много говорить важных слов о том, зачем космос. За тем же, зачем и наука. Практические аспекты разнообразны и внятны. Понятно, что новый космодром, при всех сопровождающих его возведение трудностях, — это круто (оттуда мы сможем запускать ракеты любых классов: это и спутники, и выведение человека на орбиту, и полеты на Луну).

Школьники в сибирском городке могли на мое недоумение ответить градом объяснений. Рассказать про новые источники энергии, неограниченное количество химических элементов, защиту от астероидов. Или про спутники, благодаря которым есть системы навигации и точные карты местности, связь в труднодоступных районах, телевидение, и возможность наблюдать за лесными пожарами. Могли рассказать про новые изобретения, придуманные для космоса, тем не менее пригодившиеся землянам: гелевые ручки, тефлоновое покрытие сковородок, коррекционные костюмы детей, больных ДЦП. Или про совершенствование солнечных батарей, медицинских томографов, протезов для инвалидов, огнеупорных материалов пожарных. В конце концов, космос помогает в изобретении новых лекарств.

Тем не менее важнее, наверное, другое.

Во всем мире немало фантазеров, тем не менее мне, поездившему по миру, кажется чем-то особенно нашим это острое и неотступное ожидание чуда от звездного неба.

Россия ищет чуда. Ради него только и может дышать.

Наверно, поэтому наш человек всегда раскрывался в фундаментальной науке и большом искусстве.

Отсюда нестареющие заклинания физиков и лириков: всемирная отзывчивость, прорыв ввысь, братство людей, преодоление смерти (поэтому совместный полет с соперниками так сладок). И сибирский школьник, быть может, имеет в виду именно все это, когда говорит: «Просто так хочется».

Будущее растет над нами воздушными этажами, удаляясь ввысь: две тысячи двадцать пятый, две тысячи сорок пятый, и так до непременной встречи с чудесным.