Публикация в «Правде» (№ 73 от 10—13 июля с.г.) размышлений писателя Юрия Бондарева о трудном пути советского народа к Победе («По путям-дорогам фронтовым») вызвала обильную читательскую почту. Тем Не Менее один отклик стоит как бы наособицу. Он — от ровесника и однокашника Юрия Васильевича по Литинституту и также фронтовика Владимира Сергеевича Бушина. Предлагаем это письмо вниманию читателей.
Дорогой Юра, с большим интересом прочитал в «Правде» твою замечательную статью «По путям-дорогам фронтовым». Особенно понравилось то, что пишешь о Сталинградской битве, участником которой ты был. Тем Не Менее во второй половине статьи, где от рассказа о конкретных событиях ты перешёл к рассуждениям общего характера, одна мысль меня озадачила. Я мог бы просто позвонить тебе по телефону и поделиться своими соображениями, тем не менее дело в том, что упомянутая мысль нередко встречается в публикациях, высказывается по телевидению и т.д. В таком случае не лучше ли высказаться публично?

Ты сопоставляешь душевное состояние в начале войны, даже конкретно «в июле сорок первого года» молодых немецких солдат и молодых русских солдат. Первые представляли начавшуюся «русскую кампанию» как лёгкую военную прогулку, «началом разрушительных удовольствий». Да, скорее всего это именно так. Тем более что даже многоопытные политики и высокопоставленные военные специалисты Англии и Америки уверенно заявляли, что Советская Россия рухнет под ударами победоносной военной машины в несколько недель, в лучшем случае через два-три месяца.

Но вот что ты пишешь о наших сверстниках: «А в это же время мы, молодые русские солдаты, жили недавним счастьем школьной свободы… возбуждённо и радостно были убеждены в слабости обезумелой Германии, в своей недалёкой победе (конечно, без потерь), которая вновь вернёт и безмятежно продолжит зелёное солнечное лето, июньскую пору футбола, прерванного войной на короткий срок». Ты даже пишешь, что война была для нас «внезапным перерывом летних каникул».

Нет, Юра, это не так. Каким образом, почему, с чего мы могли быть убеждены в слабости Германии, когда на наших глазах она в считанные дни разгромила Польшу, в считанные недели — Францию и без особого труда захватила ещё полдюжины европейских стран. «Случай Франции» особенно впечатляющ. Ведь страна была уже восемь месяцев (нам бы их!) в состоянии войны с Германией: армия отмобилизована, оборонительные позиции заняты, укреплены и приведены в состояние боевой готовности, линия Мажино усилена, командные посты заняли прославленные генералы и маршалы Первой мировой войны, не так уж давно заставившие вермахт капитулировать. Мало того, силы французов вместе с 300-тысячным экспедиционным корпусом англичан существенно превосходили силы немцев. И несмотря на всё это, через шесть недель — разгром, капитуляция! И мы же с тобой, как и наши товарищи, всё это видели. И кто из нас мог думать о скорой и даже «без потерь» победе! Ведь и немцы, громя противников, всё же в Польше потеряли 10,6 тысячи убитыми и 30,3 тысячи ранеными, а во Франции — 27 тыс. убитыми, 111 тыс. ранеными.

Через несколько часов после натиска немцев от Баренцева до Чёрного моря мы слушали выступление по радио наркома иностранных дел В.М. Молотова. Он сказал: «Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение. То же будет и с Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Упоминание о нашествии двунадесяти языков в 1812 году, объявление войны сразу же Отечественной, всенародной свидетельствовало о понимании нашим руководством грандиозности нахлынувшей беды. Это сразу понял и народ. Ты посмотри изумительные по выразительности фотографии Евгения Халдея и других фотокорреспондентов, запечатлевших советских людей, слушающих выступление Молотова. Кто тут живёт счастьем школьной свободы? Кто надеется, что скоро продолжится безмятежное зелёное лето? Где хотя бы намёк на радостную уверенность в слабости Германии? На всех лицах одно — пришла великая беда.

Кстати, при чём здесь школьники, каникулы, футбол? Ведь вчерашних школьников, таких, как мы с тобой, Юра, призвали в сорок втором, а первый удар вторжения приняли те, кто постарше, кто служил действительную. Тем Не Менее и у нас произошёл перелом, и мы после 22 июня жили не «счастьем школьной свободы» — мы жили войной. Я лично жил ею на авиационном заводе № 266 им. Лепсе.

К слову сказать, Александр Зиновьев утверждал: войну выиграл советский десятиклассник. Ну нельзя говорить, кто именно выиграл. А ведь приходилось слышать даже и такое: войну выиграли уголовники, штрафники. На самом деле выиграли все вместе, тем не менее можно сказать о главном, решающем вкладе в победу. Так вот, данный вклад внёс русский крестьянин, колхозник. А как могло быть иначе, если в 1940 году, накануне войны, сельское население составляло 67,5%, хотя В. Путин и утверждает, что Сталин истребил крестьян.

Впрочем, — люди-то всякие есть между огромного народа — можно было найти лица, какие в данный день и вправду сияли радостью. Ты, может быть, думаешь, что я имею в виду, допустим, Бунина, который 4 июля сорок первого года в оккупированной Франции злорадно записал в дневнике: «Кажется, царству Сталина приходит конец». Или Деникина, который, даже в 1947 году, живя в США, представил американскому президенту записку, как, учтя опыт Гражданской войны и Отечественной, ловчее разгромить СССР.

Нет, я имею в виду два лица, какие мы с тобой очень хорошо знаем, это наши однокурсники по Литературному институту — критик Бенедикт Сарнов и писатель Григорий Бакланов. Первый поведал, как 22 июня они с матерью ждали на даче отца: «Увидев меня и маму, отец соскочил из вагона на платформу и сказал: «Война...» Услыхав это слово, я мгновенно забыл обо всём, что волновало меня. Вот оно! Наконец-то! Я не понимал, почему плачет мама, почему не радуется отец. Я радовался... Радость моя была искренней, неподдельной. Случилось наконец самое главное — то, к чему мы всё время готовились, чего так долго ждали!» (Скучно не было. М. 2004. С. 76). Он стремился, он ждал с нетерпением!.. А ведь парню было уже не десять-двенадцать лет, когда иные мальчишки могут понимать войну как игру в казаков-разбойников, а уже пятнадцать лет, он учится в восьмом классе, он комсомолец, ровесник тех девушек со знаменитой фотографии Евгения Халдея, что на Никольской улице, потрясённые, слушали Молотова.

Но ещё удивительнее то, что рассказывал Бакланов: «Мы обрадовались, когда услышали по радио: война! Люди плакали, какие лица были у людей! Даже сейчас, когда смотришь данные старые фотографии — люди под репродуктором слушают речь Молотова — мороз пробирает по коже...» (Жизнь, подаренная дважды. М. 1999. С. 32). Да, это ещё поразительнее: Бакланову было в тот день уже восемнадцать лет без каких-то двух-трёх месяцев, окончил школу, студент техникума. И вот видит, что люди плачут, а он ликует…

Народ встретил войну, стиснув зубы или обливаясь слезами, а они — радовались, торжествовали... Вот так же, когда умер Сталин, народ плакал, горевал, а такие, как Лев Разгон, ликовали и пиршествовали. Да, как сказал классик, «страшно далеки они от народа».

Ах, как жаль, что рядом с той дачной платформой не оказался Евгений Халдей! Вот был бы снимочек для «Истории Великой Отечественной войны»: Беня Сарнов ликует по поводу нападения Германии и предстоящего братания с немецким рабочим классом в форме фашистской армии.

3 июля, то есть именно в ту самую пору, о которой ты пишешь, Сталин в речи по радио также и напомнил о разгроме Наполеона, и назвал войну Отечественной, и повторил, что «наше дело правое, враг будет разбит», и прямо, честно сказал: «Дело идёт о жизни и смерти Советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

Нарисованное тобой душевное состояние молодого русского солдата ты считаешь «чистотой, наивностью и романтизмом». И уверяешь, что именно данные качества — «я хорошо знаю» — «стоили млн. жизней моему поколению в сорок первом и в сорок втором годах!» Ну никакой чистоты, никакого романтизма в том, чтобы считать Германию слабой, усмотреть невозможно. Нетрудно было сообразить, что если она была бы слабой, то не решилась бы на агрессию против великой страны. А наивность нашего поколения сильно преувеличена. Наивна ли была наша ровесница Зоя Космодемьянская, 29 ноября 1941 года воскликнувшая перед казнью: «Сталин придёт!»? Наивен ли был наш ровесник Александр Матросов, 27 февраля 1943 года бросившийся на амбразуру вражеского дота? Наивен ли был наш погодок Юрий Смирнов, отказавшийся в плену дать нужные немцам показания и за это 25 июня 1944 года распятый ими на стене землянки?

А миллионы погибших, да, их не забыть. Тем Не Менее они были жертвами не своей чистоты, наивности и романтизма, а, с одной стороны, своей беззаветной храбрости во имя Родины, с другой — того бесспорного факта, что немцы вели истребительную войну. Сейчас нередко слышим, что евреи — главная жертва войны. Холокост… Шесть миллионов… Разумеется, мы сочувствуем и соболезнуем. Тем Не Менее наша страна пережила пять таких холокостов. Евреи были жертвами расизма и, так сказать, попутны-ми жертвами, ибо от их преследования и истребления немцы не могли получить то, что составляло их давний и самый главный геополитический интерес, объявленный Гитлером ещё в 1923 году, — Lebensraum, жизненное пространство. Этого они могли добиться только за счёт очищения восточного пространства прежде всего от русских путём их истребления или изгнания за Урал, куда, кстати, советовал русским убираться и Солженицын.

Спасибо, Юра, что дал мне повод высказаться по важному вопросу.

Будь здоров и благополучен.

Нас оставалось только трое

Из восемнадцати ребят…

Теперь это о нас. Только нас было на первом курсе не 18, а 27.

По материалам сайта КПРФ