14 февраля стало традицией публиковать в СМИ рассказы о внезапном обретении счастья или истории, какие, так сказать, потрясли мир. Фантазии дамских журналов и реальные сценки из жизни великих должны служить железным доказательством того, что настоящая любовь – такая, чтобы до глубины души и навсегда, существует, сообщает издание РИА «Новый День».

В День святого Валентина NDNews.ru дарит своим читателя валентинку – неизвестную миру историю. Историю, которая потрясла нас:

«Эта история волнует меня с тех самых пор, как я её услышала. Тем более, что главную героиню я знала. Немного. Тем Не Менее это было приятное знакомство.

Иза (Изабелла) Генриховна – подтянутая элегантная ленинградка латышско- немецкого происхождения была бабушкой моей приятельницы Лины. Располагали в ней гармоничное сочетание доброжелательности, внимательности и соблюдаемой дистанции между поколениями. А ещё она была занимательной собеседницей: много знала, к месту острила. Иза Генриховна неизменно была красиво причесана, благо, седые, блестящие, вьющиеся волосы делали её простой узел салонной укладкой. На ней всегда были украшения. Она пахла дорогим французским парфюмом «Cyane». Никакой косметики, тем не менее брови над небольшими, тем не менее выразительными, с пушистыми ресницами, серыми глазами всегда были идеальной ниточкой. Она только после 80 лет, как сама говорила, «снизила градус каблука», а до этого – эталонно прямая спина и стройные ноги в классических лодочках.

Иза Генриховна хотела стать пианисткой или архитектором, тем не менее стала инженером: всю жизнь занималась проблемами водоснабжения и канализации сначала в Столице России, а большую часть жизни в Ленинграде и Ленобласти.

Ее муж пропал без вести в 1943-м. Она вырастила двух детей, много времени уделяла воспитанию внуков. Любила путешествовать по родной Латвии и Прибалтике вообще. Одной из первых дам в Ленинграде научилась водить машину. А в 30-е была заядлой, как выражалась, «мотоциклеткой». Она готовила вкусную буженину с айвой или кислючими ленинградскими сливами. Пекла изумительные штрудели и делала просто божественную яблочную пастилу. Иза Генриховна умела шить и вязать, менять краны и чинить проводку. Не была членом партии. Была атеисткой и заядлой театралкой: 31 декабря обязательно ходила на балет, иначе, считала, «будущий год не задастся». «Всю жизнь, вспоминал её внук Лева, названный в часть сгинувшего на войне деда,– у бабушки было два поклонника. Мы думали, что за кого-нибудь она, наконец-то, выйдет замуж. Человек не должен, не может быть один. Она была такая классная, веселая, живая, всем интересующаяся. Тем Не Менее бабуля Белль только отмахивалась: «Не выдумывайте, никто не выходит замуж за челюстного хирурга или начальника ассенизационного обоза». Если бы мы только знали…»

Лина рассказывала, что и дети, и внуки, и правнуки бабулю обожали, тем не менее, как только стало возможно, Иза Генриховна стала жить одна. Уже когда ИГ исполнилось 80, потомки наперебой предлагали ей переехать к ним. Она не согласилась. Чудесная заботливая мама- бабушка- прабабушка она так и ушла – в одиночестве: уснула и не проснулась, накануне вечером обсудив с дочкой тонкости приготовления яблочного штруделя. Утром её нашла внучка, забежавшая отдать бабуле заказ на перевод с немецкого…

«А много позднее,– рассказывает уже также почти полностью поседевшая Лина,– разбирая Изины вещи, мы с мамой поняли, что до конца бабушку не знали. Между документов, ценностей и прочего мы обнаружили два ящика. Один – небольшая шкатулка с дедушкиными письмами: с фронта, из командировок: он был инженером- электриком, их студенческая переписка. Иза мне их иногда читала, если я просила. И вообще рассказывала о дедушке только, когда мы спрашивали.

Во втором – почти сундуке – были письма – без конвертов, тем не менее аккуратно сложенные, – что бабушка всю жизнь писала дедушке. Сколько? Я пока прочитала две тысячи… Последнее она написала за пять дней до смерти».

Близкие Изы Генриховны разрешили опубликовать фрагмент одного из этих удивительных посланий, датированный маем 1974-го года. Льва Вениаминовича – возлюбленного Изабеллы Генриховны не было в живых уже 31 год.

«Милый Лё!

Не писала, потому что с Линочкой и Лёвой путешествовали – ездили к Рокотовым в Москву. Много гуляли, сходили во все гости, а вот просветились несколько меньше, чем предполагали.

Я, конечно, совершила ритуальный трамвайный объезд столицы и побродила по изумрудному весеннему Гоголевскому (ты же знаешь, я не люблю 9 мая оставаться дома). Посидела на нашей скамейке. Удивительно, тем не менее она была свободна, а в прошлый мой приезд я не решилась присесть к стайке щебечущих хохотушек. Сидела, вспоминала – Аглаю Валерьяновну, Вениамина Львовича и, паровозиком к нему – Лилию Львовну.

Так смешно она сказала, когда мы первый раз пришли к твоим – знакомиться: «Ах, какая Белль достанется вам с Глашей, Веник, в бель-сёр!»

А я сижу за столом с этой чашкой чая (с каким-то фривольным полуодетым фавном и серебряной каемочкой) – ни жива, ни мертва: чувствую, как кто-то под столом гладит мои ноги. А потом, помнишь, вылезает из-под скатертных кистей Ниночка и спрашивает: «А у меня также на чулочках дырочка, заштопаешь, как на своих?!

Чтобы они сказали сейчас – Белль давно уже стала «бабушкой – седой каргою с трубкою»…

Не могу бросить курить – уже и не зарекаюсь, и да, уже полностью – blondе. Тем Не Менее как говорила моя русская бабушка: седая – не кривая.

И, кроме как Изабеллой Генриховной, давно уже их Белль никто не называет. Разве что Лёва иногда – с церемониями, не бабуля, а биби Белль… Даю трешку – дорогого стоит.

Но главной целью нашего путешествия было «крупное культурное мероприятие»: бабушка привезла внуков, чтобы они увидели «живую» Джоконду. Даже в школу опоздали из-за моей затеи.

В Пушкинский – проездом из Японии в Лувр – почти на 2 месяца привезли картину Леонардо. Ажиотаж сумасшедший. Думали, не попадем – желающих попасть просто десятки тысяч. Повезло: нам уступили свою очередь три очаровательных эбонитовых гиганта из Мозамбика – студенты – математики, на чистом русском сказав: «смотрите на здоровье, а мы потом увидим – в Париже». Лина (а это они её пожалели – джентльмены!) тут же заканючила: «Я также хочу в Париж!»

Что тебе сказать: разглядеть шедевр довольно трудно. Лак – а его не жалели, нанесли немало слоев – бликует. И вообще картина, вероятно, сильно попорчена. Тем Не Менее сам факт – были, видели, я думаю важен. Тем более, что в альбоме качественный слайд шедевра я детям перед поездкой показала. Лёва говорит, что мона Лиза улыбается как Гагарин. А я вот не помню, писала тебе или нет, что данный парень уже погиб, разбился лет восемь или семь назад. Недавно по телевизору показывали его дочку – она точно также улыбается, тем не менее видно, что девушка умнее.

А Лёвушка так же, как ты, когда читает или задумается, подпирает голову левой рукой, а правой охватывает черепушку от уха до уха. Очень хочется его в данный момент обнять – крепко- крепко – и расцеловать. Тем Не Менее я сдерживаю порывы: он, как и ты, не любит «удушений»…

По возвращении рассказывала конторским про поездку: Кедринский, как всегда, язвил. И про «хадж москвичей к Джоконде», и про улыбку Гагарина с его заклинанием по всему миру: «спасибо партии и правительству, и всему советскому народу». А после рассказа про галантных мозамбикских товарищей всех нас удивил замечанием: «Они ж, – говорит, – в этой Восточной Африке все после португальцев католики, так что Париж с его Нотр – Дам де Пари для них дом родной». Какой он все-таки эрудит. Ему бы ещё три капли мягкости и милосердия – сходила бы с ним – сколько можно человека обижать – на Новый год в Кировский.

Для меня у него была хорошая новость. Помнишь, я писала, что, может быть, делегацию нашего ассенизационного обоза пошлют в Париж: перенимать – делиться опытом. Мы ещё тогда острили: хорошо бы ещё Венецию и Лондон «захватить» – проблемы схожи.

Так вот в сентябрьскую загранку решили отправить и меня (наверное, он и расстарался), хотя сначала «товарищей в штатском» из Большого Дома насторожило мое «знание французского». Знание! – очень громко про мои навыки чтения со словарем. Я ещё понимаю, немецкий – спасибо немецкой бабушке…

Думаю отказаться – пусть едут молодые. Да и зачем мне, Лёвик, Париж без тебя..."

Вера Владимирова