В продолжение рубрики, посвящённой крымчанам – участникам Великой Отечественной войны либо работникам тыла, мы публикуем письмо нашей читательницы Нелли Ивановны Ковбасы. Она рассказала о своём военном детстве и нелёгких испытаниях, с которыми пришлось столкнуться её семье, сообщает издание «Крымская газета».
«Мой отец, Ковбаса Иван Митрофанович, родился в селе Марчихина-Бурда Ямпольского района Сумской области в крестьянской семье. В 1929 году возвратился из армии коммунистом. Оформив раздельный акт с отцом, свою полосу земли передал в фонд государства. Женился на маме, Александре Трофимовне Филоновой и, оставив её у родителей, уехал в Керчь работать на металлургическом заводе. До ухода в армию папа окончил пять классов сельской школы, был успешным учеником сапожника. Не имея производственной профессии, он смело назвался слесарем. На заводе работал клепальщиком паровых котлов.
В 1930 году мама тоже переехала в Керчь. Папа был активен в общественной работе, возглавлял группу рабочего контроля на заводе и одновременно учился на рабфаке.
Примерно в 1934 году нас обокрали, квартиру подожгли. Бандитов поймали, но мама, боясь за жизнь мужа, уговорила его оставить учёбу – с занятий ему приходилось возвращаться далеко за полночь.
В 1937 году бывшие сокурсники папы возвратились на завод с дипломами. Папа очень расстроился. И мама, домохозяйка с двумя маленькими детьми, отправила папу на стационарную учёбу. Чтобы сохранить за семьёй ведомственную квартиру, она пошла работать в литейный цех завода.
Когда в 1941 году папа вернулся в Керчь на преддипломную практику, началась война. Он ушёл на фронт с первым призывом керченского военкомата. Был артиллеристом. Всё в том же 1941 году под Николаевом пушку его в сражении разбило, а отца присыпало землёй, и он остался жив. Попал в плен, в лагерь в Николаеве. Но благодаря помощи жителей города – отцу передали гражданскую одежду – удалось бежать. Он шёл пешком из Николаева в Керчь.
В конце ноября – начале декабря мама, как и многие другие женщины, пошла на брошенные картофельные поля «Консервтреста» (посёлок Багерово). Набрав узелок мёрзлой картошки, стала его завязывать и вдруг услышала голос: «Помочь нести?» Мама отказалась, страх не давал поднять ей голову. Опасалась, что полиция или жандармерия – оккупация ведь. Оторвав взгляд от мешка, мама взглянула на ноги стоящего. А это не ноги, а два столба, обмотанные тряпьём. Подняла мама голову, а это папа!
В долгой дороге папа распух от голода. Пришли они с мамой домой. Папа показался каким-то чужим, нас с братом не приласкал при встрече. Был задумчивым, всё молчал, и мама не расспрашивала его. Кормили отца понемногу, и опухоль спала. Однажды, это было при мне, мама спросили папу: «Ваня, там, в лагере, ты думал о нас?» «Нет, – ответил папа. – Я думал только об одном – как оттуда вырваться». Больше мама ничего не спрашивала.
К нам приходили соседи, делились едой. Постепенно папа оттаивал и однажды собравшимся соседкам стал читать толстую тетрадь – он вёл в лагере дневник. Женщины плакали.
Когда приближался 1942 год, немцы засуетились, началось отступление. Из страха быть расстрелянными многие наши мужчины бежали от наступавших наших. А папа укрылся на чердаке.
В новогоднюю ночь наши войска пришли по льду и освободили Керчь. Папа тут же, взяв дневник, пошёл в военкомат (мама пошла с ним). Его поместили в лагерь для пленных. Мама возвратилась домой одна. Передачи папе мы носили с мамой вместе. Часовые были разные: кто-то подпускал к проволоке, кто-то и близко не разрешал подходить. Когда маму не подпускали, она давала авоську мне. Я в свои 9 лет была девочкой рослой, раскручу авоську и кидаю через проволоку.
Через какое-то время через Керчь шла часть, в которой служил папа. Показания сверили и папу расконвоировали: днём он приходил на побывку домой, а ночевал в лагере. Через какое-то время и вовсе реабилитировали. Его направили в часть. В 1943 году он пал смертью храбрых в станице Крымской Краснодарского края. Об этом свидетельствует запись в «Книге Памяти».
В годы оккупации Керчи мама была подпольщицей. С октября 1943 года – повар партизанского отряда «Шахта Багерово». Арестована со всеми в феврале 1944 года...
С 1 по 10 февраля 1944 года жили в карьере Багеровских каменоломен. Шестилетний братик Славик умирал с голода, жалобно просил лука или огурчика. Некоторые смельчаки поднимались из карьера и, ползая по полю, собирали прошлогодний картофель. Кто-то поймал кошку. 10 февраля пришли вооружённые немцы и погнали всех пешком в лагерь на Багерово. Мучимые жаждой, многие пили воду из луж. Мама нас удерживала, не позволяла.
В Багерово немцы разделили людей: отделили мужчин от 14 лет и стариков в одну группу, молодых девушек в другую и женщин с детьми – в третью. Первыми расстреляли молодёжь. Оставшихся перевезли поездом в Семь Колодезей. Со станции больных везли на подводах, остальные шли пешком. Когда нас подогнали к лагерю, мы увидели стоящих в отдалении женщин из местного села. Они незаметно подзывали к себе детей. Мама подтолкнула Славика к одной из них. Он был повязан платочком, и женщина звала его: «Иди, девочка, иди». Семиколодезянские женщины увели многих детей.
А нас загнали за проволоку, разместили в камерах. С едой дали что-то слабительное. Старожилы лагеря сказали, что приём здесь не нов: цель в том, чтобы пленные не разбегались. Желудки у людей расстроились, туалета не было. В конце коридора на втором этаже был выломан пол, а от стены до стены проложена жердь. Сначала мужчины и женщины стеснялись друг друга, стеснялись часового, но, когда болезнь разбушевалась, спешили добежать, не глядя кто рядом.
…В Семи Колодезях продолжали расстреливать. Пленных из лагеря выводили по списку и увозили за деревню Кара-Кул. Когда вызвали семью Фесечко, их бабушки не было в списке. Она рвалась вслед за невестками и внуками и кричала: «Я тоже Фесечко!»
Когда расстреляли часть пленных из нашей партии, прибывших из Багерово, стало известно, что оставшихся переведут в Ислам-Терек. Об этом прослышали жители Семи Колодезей. Они приходили к лагерю и, близко не приближаясь, кричали, называя имена взятых к себе детей. Одна женщина кричала: «Мама и сестричка Неля, если будете живы, найдите Славика. Второй ряд, 18 хата». Мы с мамой начали кричать, чтобы она привела его в лагерь. На следующий день она подпустила Славика к проволоке, и он пролез на территорию лагеря. У него был узелочек с солью и хамсой. Славик пробыл в семье той женщины 7 или 10 дней и не умер. Кроме Славика, у неё было шестеро детей. Она спасла братика от смерти...
1 апреля в тюрьме Симферополя оглашён приговор: расстрел заменить на отправку в Германию на работы. Ехали через Румынию, Австрию, Чехословакию. И наконец в мае добрались до Кракова. Мама попала на сельхозработы, а я нянчила девятимесячную белорусскую девочку и приглядывала за братом Славой. 8 марта 1945 года нас освободили...»
