Ирине (имя изменено) – 51 год. Она спасает солдат с первых дней в 2014 году: возит на передовую рюкзак с медикаментами, больше, чем она сама, выносит с поля боя раненых парней. Ирина, вообще, человек не публичный. Она не дает интервью, на телевидении не снимается, пишет издание «Комсомольская Правда».

РАБОВЛАДЕЛЬЦЫ ПРИШЛИ

Всё началось с февральских митингов в 14-м году. В Славянске, рядом с которым я тогда жила, на улицы вышли, кто был против майдана. Я привозила ребятам еду, смену одежды. Холодно было, сыро.

А потом собралось ополчение и мне сказали: «Приезжайте, начинаем работать». Меня приписали медиком к разведке. Войну до этого почти никто не видел. А задачи перед нами стояли военные. Появились раненые. Их необходимо было спасать.

Я быстро научилась по отверстию различать пулевые ранения: сначала шёл советский калибр, а в Мариуполе и под Авдеевкой уже натовский 5.56.

Как-то наши взяли семерых западенцев в плен. У них были шевроны с надписью «Рабовласник» (рабовладелец - с укр.). Больные люди! Им каждому по два русских раба обещали. Говорили: «Занимайте любой дом, берите землю, всё ваше будет». И они это всерьёз воспринимали. А в плен попали: руки трясутся. Представляете, мне бы кто предложил в Германию идти и забрать любой дом и ещё немца-раба, я бы сказала: «Да вы в своём уме?!» А эти шли.

УЖАС НЕЛЬЗЯ ПОКАЗЫВАТЬ

Когда всё началось, у меня дочь уже взрослая была, а сын маленький – 8 лет. Я его редко видела, бабушка воспитывала. Потом он приехал и со мной во взводе был. Жил на позициях, переезжал с нами. Сын батальона.

Когда мы стояли на Красном Партизане, он в школу пошел. И однажды возвращается в слезах: одноклассники дразнят, что у него ни дома, ни квартиры. А я говорю: «Сын, не обращай внимания. У нас другая задача. Нам победить необходимо».

Тут страшно. Всегда страшно, особенно когда хорошо кроет. Лежишь, смотришь как букашка под камешек лезет, и хочется стать этой букашкой и под камешек… Молитвы читаю, раньше такого не было. А сейчас еду на передовую - читаю, обстреливают - читаю, везу раненого мальчишку - читаю. Внутри меня ужас, а показать нельзя. Необходимо его успокоить, убедить, что всё будет хорошо.

НЕ МОГУ ВЕРНУТЬСЯ К ГРАЖДАНСКОЙ ЖИЗНИ

Я через самые тяжелые бои прошла: Славинск, Саур-Могила, Ясиноватая, Пантелеймоновка, Красный Партизан, аэропорт. Потом Мариуполь, Урожайное. Всегда на передке.

Не то, чтобы привыкла. Это какой-то надлом. Не могу вернуться к гражданской жизни. Раздражаюсь. Не могу с людьми общаться, у которых другие взгляды.

Видела, как санитарки в больнице раненым хамят, пелёнку лишний раз не поменяют. А они сами благодаря кому дома спят на чистых простынях?! Они не понимают, через что нам приходится проходить! Их бы туда, они бы к этим ребятишкам по-другому относились.

Есть, разумеется, и те, кому поклон до земли. Был случай в январе 17-го года. На Авдеевской промке нашему мальчишке снайпер попал в голову. Тяжёлое ранение. Я его везла, держала за руку. Всё разговаривала с ним: «Слышишь меня? Сожми руку!» И он слабо так сжимал. Привезли в травматологию. Там нейрохирург. Говорит: «У нас условий для операции нет, риск большой, везите в другую больницу». А я знала, что не довезу, умрёт он. Плакала, уговаривала. И доктор согласился… Вытащил парня. Поставили ему титановую пластину в голову. Видела его недавно: такой красавчик.

«ВОЗЛЮБИ ВРАГА»

Январь 2017 вообще тяжелый был. У нас тогда «Алмаз-2» забрали (позиция под Авдеевкой). Зима, холод, много раненых и убитых. А это всё близкие, почти семья. Мы одно печенье на троих делили. Такие бои были, что по несколько суток не спали. Выскакивала за раненым, а сама чуть сознание не теряла от усталости. Снегом лицо вытирала и бежала.

Блиндажи взрывались, ребята горели. К нам их привозили, а на них даже одежды не было - вся сгорала.

Тогда ребятам необходима была в первую очередь психологическая помощь. Люди-то в основном гражданские - легче самому погибнуть, чем врага убить. Говорили: «Не могу в человека стрелять». Я объясняла: «Это враг. Убивать его необходимо с любовью, как снайпер делает. Возлюбить его. И убить». Парни приходили в чувства.

МУЗЫКУ ПОГРОМЧЕ, ЧТОБЫ НЕ СЛЫШАТЬ ВЫСТРЕЛЫ

Нам как-то подарили «девятку». Мы купили машину-«донора», отрезали у неё заднюю часть, и удлинили нашу - чтобы носилки влезали. Я сама данную «скорую помощь» каждый сезон перекрашивала: летом в зелёный, зимой в белый. Она вся посечённая осколками была.

Я была начмедом в батальоне. Сначала одна, потом девчонки стали помогать.

Была у нас Наташа, позывной «Стрекоза». Красавица, умница, одесситка. Вечно в кровище, пацанов раненых на себе таскала. Бесшабашная женщина. Наши позиции по кругу минами обкладывали, и тут она появляется. Я в шоке. «Наталья, - говорю, - вы нормальная?» А она: «Всё хорошо. Музыку погромче в машине сделала, чтобы выстрелы не слышать, и приехала».

Она в то время беременная была. Раненых носила, а у самой уже живот видно. На земле вместе со всеми под обстрелами лежала. Потом мёртвую девочку произвела на свет.

ЗНАЛ, ЧТО ПОГИБНЕТ

больше всего я боюсь градов и «сушек». «Сушки» - это истребители Су-27. В 2014-м у украинцев их много было, хорошо по нам били.

Мина ещё – страшная штука. Когда в тебя летит – что-то в сознании переключается – она будто в замедленной съемке, падает так неторопливо, а ты застываешь и сделать ничего не можешь. Если в снег падает, от неё пар идёт. Со мной рядом также падала, но не взрывалась.

А как-то парень к нам в батальон приехал добровольцем. И однажды сказал мне: «Погибну скоро. Левой стороны у меня не будет». Проходит месяц, нам сообщают по рации: «двухсотый». Парень этот весь изрешеченный осколками. Левой руки и ноги нет, всё как описал. На следующий день к нему жена должна была приехать с ребенком. Ему и увольнение дали, чтобы с ней встретился. А жена приехала и просто его тело забрала.

Во время боевых действий чувства обостряются. Бывает я за несколько дней начинаю задыхаться, воздуха не хватает, душа умирает, плакать хочется. Значит дело плохо - погибнет кто-то. А подчас по лицу человека вижу: вот он ещё здоров, но скоро с ним что-то случится.

НАЧАЛИ ЗАКАПЫВАТЬ, А ОН ГЛАЗ ОТКРЫВАЕТ

Рядом с нашими парнями собаки жили, которые хозяев лишились. Прибивались. А как их выгонишь?

Пёс у нас был «Восток». Очень преданный. Всегда на передовой. Три или четыре ранения получил. Мальчишки звонят: «Приезжайте. Опять его ранило». Приезжаем, а он уже сам знает, что делать: ложится, поднимает одну лапу, вторую. Нормально уколы и перевязки переносил.

У меня дома много собак. Мальчишки подбирали, приносили на лечение, и они оставались. Есть Дашенька. Когда её принесли, в крови вся была, в мазуте, лысая совершенно. В день с трудом съедала полторы чайной ложки еды. Сейчас поправилась, красавицей стала.

А этот, мохнатый, щенком ещё был. Мы его в разбитом ангаре нашли на цементном полу. Думали, мёртвый. Я говорю товарищу: «Бери лопату, закопаем». Начинаем яму копать, а щенок один глаз открывает. Забрали. Живёт теперь у меня.

«ГДЕ БАБУШКА?»

До 2014-го года я другим человеком была. О материальном думала: чтобы в доме красиво, сумочку модную, цепочку золотую. А боженька сказал: «Иди-ка ты, зараза такая, на войну. Может поймешь что-то». Когда очередного тяжелого паренька удаётся спасти, я вижу: божье чудо!

У меня двое детей и двое внуков. Сыну сейчас 18. Сдал экзамены, поступил в университет, учится на медика. Я его сюда не пускаю, пусть выучится, а там сам решит.

Старшая дочь в России. Внучку я вживую видела 4 раза в жизни, а внука только 2. В основном общаемся по видеосвязи. Внучка уже в школу ходит. Спрашивает: «Где бабушка?»

Бабушка воюет.

;