Об этом сообщило издание «Крымское Эхо».
Дата: 13.03.2008
Свой с барского плеча презент Украинской Советской социалистической республике в виде солнечного Крыма Никита Сергеевич подгадал аккурат к моему рождению. Однако та, хрущевская, украинизация была во многом формальной.
К тому времени, когда я выучила буквы, мне не удалось понять одно-единственное слово на немногочисленных в ту пору вывесках городских учреждений: «Перукарня». До сих пор не возьму в толк, почему именно его взяли в качестве примера мовной державности – наверное, за звучную непонятность.
Мои сверстники не дадут соврать, в школе у нас была парочка развлекательных предметов – физкультура, труд с домоводством, рисование с пением и ... украинский язык и украинская литература. Если ученик шел на медаль, а украинский грозил оценочной порче аттестата, то заставить преподавателя этого предмета пересмотреть свою субъективную оценку знаний ученика директору школы было проще, чем физкультурника – там какие-никакие, а нормативы претенденту на «золото» или «серебро» приходилось перебегать или перепрыгивать.
Даже в те годы, когда учился в школе мой сын, можно было запросто, а с медицинской справкой от участкового педиатра — наверняка, освободить ребенка от изучения украинского языка. При этом украинская литература оставалась обязательным предметом вопреки элементарной логике: в переводном варианте, без языка оригинала, литература утрачивает свою самобытность. Почему-то тогда считалось, что Шекспира надо читать в подлиннике, а Шевченко удобоварим и на русском.
Столь же необременительным было изучение украинского языка и литературы и у нас на филфаке, несмотря на то, что все его выпускники получали прибавку к диплому в виде «корочки» на право преподавания украинского языка и украинской литературы в школе наравне с основной специальностью — русским языком и русской литературой.
Никто из нашей группы, кроме одной сокурсницы, до сих пор не воспользовался ею, хотя прошло без малого тридцать лет. Той, единственной, просто не хватило часов русского в одной из симферопольских школ, поэтому добирала до ставки смежными дисциплинами. Знала она язык, как все мы, на бытовом уровне, потому что школьные знания университетской программой, к сожалению, толком не дополнили.
Выпускники севастопольских школ, которых в нашей группе было несколько, в те годы поголовно освобождались от изучения украинского. К ним примыкала довольно многочисленная группа детей военнослужащих, которых в Союзе полностью освобождали от изучения языков национальных республик, и выпускники школ Российской Федерации, какие никакими, кроме русского, языками не владели.
Те, кто осваивал со второго класса науку различия между «классной работой» и «класной роботой» и мог запросто прочесть наизусть несколько виршей Шевченко и Франко, скучали на лекциях по украинскому языку, потому что всех освобожденных школой от лишних знаний приходилось дотягивать до нашего языкового уровня.
Времени на изучение лингвистических тонкостей украинской мовы у преподавателей на практике не оставалось. Мы долго гадали, откуда же у нашей сокурсницы такие прочные университетские знания украинского языка и литературы, что дают ей право обучать этим предметам школьников. Как оказалось, советского честного наива нам было не занимать. Однако нам быстро растолковали, что искаженно произнесенное русское слово – это уже по-украински. И все сходило с рук, потому что школьное руководство республиканского языка в большинстве своем не знало, как и высокие проверяющие из рай- и гороно: в те годы назначение директором преподавателя украинской мовы было таким же нонсенсом, как учителя труда или физкультуры.
За годы многолетней практики наша сокурсница прекрасно освоила предмет, когда-то всученный ей насильно. Но педагоги, не вполне владеющие державной мовою, не перевелись и поныне. Их условно можно разделить на несколько категорий. Первые – это преподаватели, среди них и украинского языка, использующие его в буквальном смысле как орудие производства: для них языком бытования был и остается русский.
На нем они повседневно общаются и, что самое главное, мыслят. Их лексический запас в основном ограничен рамками заранее заданной учебной программы. Они, как правило, отлично подкованы теоретически, владеют литературным языком, а не суржиком, однако в отличие от постоянных носителей украинского языка, их речь лишена мовной нюансировки, что придает любому из языков национальную колористичность.
Таких предметников не так уж мало, как может показаться. Преподавателями украинского, переквалифицировавшись на сколько-то месячных курсах, стали учителя других учебных дисциплин, среди них и не чисто языковых, а просто гуманитарных. Например, в Севастополе, где отродясь подобные предметы не читались, школы особо не страдают от нехватки преподавателей украинского языка и литературы: вакансии заполняются среди них и таким незамысловатым способом.
Аналогичная ситуация и в вузах, где ещё со времен кравчуковского президентства преподаватели проходили языковую переподготовку, чтобы читать профильные технические и спецдисциплины на державной. Мне довелось беседовать с преподавателем сопромата Харьковского национального университета «Харьковский авиационный институт имени Жуковского», отказавшегося сеять технические знания на украинском и предпочитавшим преподавать студентам сопромат на английском только потому, что лексическая база этого языка веками была адаптирована для передачи и усвоения таких знаний в отличие от украинского, техническая лексика которого переживала промежуток времени становления.
Ко второй категории преподавателей стоит, очевидно, отнести тех, кто с детства владел украинским на бытовом уровне. Формально им языковой переподготовки не потребовалось, однако, выучив специальную лексику, они по-прежнему перемежают её просторечным суржиком. Я как-то послушала данную мешанину и скажу честно: хуже всего поняла ту часть лекции, которая служила для связки теоретических моментов материала.
В двуязычной или неграмотной речевой среде «варятся» ученики и студенты, поэтому нет ничего экстраординарного в том, что они путают в правописании слов «и» с «i», «е» с «є», удвоенные согласные с их одиночными собратьями. Русизмы проникают в школьные сочинения, где правильность знаний уступает приблизительности перевода.
В изучении украинского надежным подспорьем по идее могли бы стать книги (помните извечное «чтение – вот лучшее учение»), однако в Крыму не много найдется тех, кто в охотку берется за книгу на державном. Однако если вы и решили попиариться как украинский патриот, то качественных знаний мовы, хороших примеров литературности книги, к сожалению, преподнесут вам далеко не всегда. Как и русскоязычные, они грешат языковыми неточностями, откровенной, порой, безграмотностью, приблизительностью перевода.
Развивающееся в стране двуязычие, на фоне которого активно множится число «знатоков» суржика, сделало молодое поколение ещё более безграмотным, чем люди старшего возраста, даже не вполне добросовестно учившиеся в свое время в школе. Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть любую русскоязычную газету.
Стилистическая безграмотность стала едва ли не литературной языковой нормой, орфографические ошибки выпирают из многих публикаций, иностранные заимствования, может быть, и не были бы столь губительны для родного языка, если бы писались правильно – безграмотное «бигборд» тиражируется из издания в издание; просторечные, южнорусского диалекта, выражения заполонили статьи, статейки и статьишки.
Наш университетский преподаватель Лидия Сергеевна Пастухова классификацию стилистических ошибок речи и письма объясняла на примерах рубрики «Нарочно не придумаешь» из журнала «Крокодил». Сегодня для этого достаточно купить в киоске газету или разобрать тексты на билбордах.
Цитата из «Керченского рабочего»: «Приехавшие по вызову милиционеры обнаружили на асфальте мертвое тело покойного».
Профессиональная журналистика стала графоманской среди них и потому, что такой предмет, как русский язык, который в местных изданиях всё ещё остается рабочим, в учебных программах крымских коммерческих вузов отсутствует. Или другой пример, с билборда: «Автогражданка – защита тебя в дороге». Так и хочется влезть на лестницу и переписать по-русски «твоя защита в дороге», а заодно поговорить по душам с копирайтером, получившим образование, видимо, в одном из многочисленных «образованских» вузов.
Языковым примером не служит и обиходная речь педагогов. Знакомый, крымский татарин по национальности, рассказывал, что впервые слово «скупляться» он услышал от классного руководителя старшей дочери сразу же по возвращении из Узбекистана. Хорошо ещё, догадался после родительского собрания уточнить у учителя смысл, а то бы дочь выгнали из дома как позор рода. Не вполне вжившийся в русскую языковую среду, он принял его за созвучное «совокупляться».
Моя старенькая школьная учительница русского языка и литературы, учившаяся на Бестужевских курсах ещё того, первого, Санкт-Петербурга, называла наш разговорный «карантинским» (есть такой район в Керчи, испокон века населяемый рыбаками) и в качестве неподражаемых лексических примеров всегда приводила несколько слов: «риба», «мило», «бички», «камбула». И добавляла: «Татьяна Ларина по-русски не умела, так по-французски могла».
В Керчи и поныне так говорят, невзирая на должности и ранги. Когда местный мэр выступает в «прямых эфирах», так и хочется нанять ему вскладчину всем городом репетитора, чтобы научить хотя бы грамотно ставить ударения в словах. Его «средствА» стали «визитной карточкой» городского головы: кому-то режут уши, а кто-то учится у «сильного мира сего».
Государственные служащие, условием приема на работу которых является обязательное знание украинского языка, плавают в нем не хуже простых смертных. Всегда сочувствую Виктору Федоровичу Януковичу, которому, при общей скудости словарного запаса русского языка, приходится к тому же натужно подбирать украинские слова, чтобы выразить и без того маловразумительную мысль. Даже наш президент, который с пеленок балакает на мове, рассказывает журналистам «за порцию критики», как тетеньки во дворе рассуждают «за соседских детей».
При этом надо признать, что продвинутая молодежь, нацеленная на карьеру, прибегает к услугам репетиторов, чтобы досконально выучить украинский язык. Поступить в престижный вуз с приблизительными знаниями государственного языка невозможно. Но по окончании какого-нибудь заоблачного Национального университета можно и не устроиться в солидную украинско-импортную корпорацию, потому что бизнес, в особенности западный, требует знаний русского языка, что был и остается языком межнационального общения на «СНГовенном» пространстве.
Искусственная запутанность русско-украинского двуязычия, которое не признается на государственном уровне, однако существует на бытовом и в престижных профессиональных сферах, не идёт на пользу ни украинскому, ни русскому языкам. Количество часов русского языка и литературы в школах заметно сократилось, школьники утрачивают навыки грамотного письма и речи, однако украинский не прижился настолько, чтобы им стали поголовно пользоваться в быту, а именно в повседневном бытовании, в среде непосредственных носителей языка лучше и надежнее усваиваются языковые навыки.
Как бы ни развивалась сеть школ с изучением предметов на украинском языке, тот же английский считается более престижным хотя бы потому, что ему в школьной программе отведено больше учебных часов, чем русскому, а дети президента и ниже стоящей элиты учатся в американской, английской и других посольских школах.
Стоит ли удивляться, что дети с раннего возраста составляют собственный языковой рейтинг? Как-то на автобусной остановке довелось стать свидетелем разговора крымских татарок. Молодая жаловалась пожилой, что обучающаяся в школе с углубленным изучением английского дочь наотрез отказывается дома разговаривать на родном языке. Под воздействием отцовской порки первоклассница призналась, что он ей в жизни не пригодится. Если наши дети будут с малолетства подходить с рейтинговой шкалой к родному языку, будь то русский, украинский или крымско-татарский, то утрата национальной самобытности грозит стране в целом.
Борьба с русским языком на государственном уровне, как всякая война, не видится мне перспективной. Как и упорное отрицание частью населения необходимости знания государственного. Русскоязычные на Украине пока ещё, слава Богу, не стали людьми «второго сорта», как в той же Прибалтике или Казахстане, и то, наверное, благодаря тому, что языки имеют общее лингвистическое «гнездо»: лучше усваиваются, проще понимаются.
Вот в дружественном России Казахстане поторопились переименовать даже города. Знакомый ехал на похороны матери в казахстанский Уральск и когда на подъезде к городу увидел незнакомое название, чуть не задушил водителя такси, полагая, что тот по незнанию русского языка привез его в другое место.
Земляк, получивший в конце 80-х пост заместителя министра лесного хозяйства Латвии, лишился его после того, как не прошёл языковой тест по государственному языку. В итоге он утратил лишь статус, однако шикарно устроился, завел собственный успешный бизнес, опираясь на бывшие связи, стал состоятельным человеком и даже благодарит свою новую родину за счастье быть здоровым и богатым.
Однако куда больше примеров иного рода, когда отсутствие гражданства усугубилось ещё и незнанием языка, и люди умные, профессионально состоятельные оставались ни с чем и вынуждены были в солидном возрасте кардинально поворачивать руль жизни не в лучшую, как правило, сторону.
При том, что люди старшего поколения ещё могут довольствоваться суржиком или полным отрицанием державной мовы (живут же наши старики и заробитчане в Израиле, выказывая презрение «ихнему» ивриту), принципиально переключаться на российские телепрограммы, знать политиков соседней страны лучше, чем своей, люди трудоспособного возраста, а тем более молодежь государственный язык знать непременно должны.
Хотя бы потому, что знание большего числа языков создает лингвистическую базу для изучения новых, пусть и менее распространенных в мире славянских. Сегодня, после вхождения Болгарии, Польши, Словакии в Евросоюз это очень даже может пригодится...
