«Кушай, лошадка, кушай», — семилетний ребёнок протягивает через ограду кусочек чёрного хлеба. Лошадь осторожно прикасается губами к его ладони, а потом кивает, словно благодарит за угощение. «Умная гнедая, как Ладошка», — грустно вздыхает бабушка малыша и также протягивает кусок хлеба.

Ладошкой звали их семейную любимицу, гнедую лошадку, которую отец Иван Трофимович привёл как-то с ярмарки. Совсем молодая она была, кобылка полугодовалая, может, от того и тыкалась хозяевам в ладонь, что хотела ласки, как всякое малое дитя. Особенно привязалась к старшему сыну в дружной семье Саратовых — 13-летнему Николке. Да и он в ней души не чаял, всегда старался оставить любимице кусочек сахару или чёрного хлеба, заготавливал для неё сено на зиму и даже ночевал порой на сеновале, рассказывая своей любимице разные истории — фантазёр был, писателем мечтал стать, как Горький.
- И меня, младшую сестрёнку, всегда на Ладошке катал, — рассказывает Ольга Ивановна, — мне тогда четыре годика было, посадит Коля меня перед собой на лошадке, скажет тихонько: «Поехали, Ладошка», и отправляемся мы путешествовать. Столько времени прошло, а всё помню.

Помнит женщина и тот страшный день 22 июня 1941-го. Воскресное утро не предвещало ничего плохого: мама Лидия Яковлевна растапливала печь, собираясь порадовать семью вкусными пирогами, папа с Николкой вернулись с утренней рыбалки, а она с подружкой устроила «школу» для кукол и младшего братишки Миши. Крик соседки тёти Любы, работавшей на почте, кажется, до сих пор стоит в ушах: «Люди, беда, война!». А потом они всем селом замерли у репродуктора в правлении колхоза и слушали выступление Вячеслава Молотова о нападении Германии и о том, что враг будет разбит.
- Через несколько дней папа ушёл на фронт, — вспоминает Ольга Ивановна. — А потом и Коля — ему ещё два месяца оставалось до 18-летия, но он сказал, что не будет ждать повестки — добровольцем ушёл на фронт. Как рвалась тогда с ним Ладошка, как билась в двери сарая, пришлось её даже запереть, как кричала на своём лошадином языке — прощалась. Какая данный боль — провожать родных на войну, плач, казалось, стоял по всей округе. «Мы вернёмся, обязательно с победой», — уверяли нас мужчины, уходя по дороге к райцентру, у многих за спинами были охотничьи ружья, кто-то взял с собой топоры — в бою всё пригодится. А мы, все кто остался, рыли окопы в рост человека, тяжело было, но никто не роптал. И не обращал внимания на фашистские самолёты, кружившие над нами. Вначале, конечно, боялись — бомбить будут, на землю падали, а потом увидели, что вместо бомб фашисты сыплют листовками, до сих пор помню: «Советские дамочки, / Не копайте ямочки-/ Пойдут наши таночки -/ Зароют ваши ямочки». Эх, какая тогда злость нас всех обу­яла. Помню мамины слова: «Не падайте духом, девчата, зароют — новые выкопаем. За мужиков, за детей наших, не будем кланяться супостатам». И когда фашистский самолёт с листовками пролетал над нами, никто уже в страхе не бросался на землю, гордо копали.

Вспоминает женщина, как осенью 41-го их село оказалось оккупировано фашистами — выгнали семьи из домов в сараи, перестреляли всех собак и петухов в округе, чтобы не будили своим шумом отдыхающих офицеров.
- В нашем доме поселились трое: двое пожилых, какие нас особо не трогали, видно, свои семьи вспоминали, а один молодой, задиристый, — вспоминает пенсионерка. — Он-то сразу сжёг все наши книги, нас выгнал  жить в сарай, где Ладошка стояла. Издевался по-всякому, ругался, а мы зарывались в сено и плакали, Ладошка подходила, тыкалась губами, словно успокаивала.

А потом она спасла нас, когда тот молодой фашист, захотев поразвлечься, начал приставать к маме: стала Ладошка перед ним, фыркает, головой трясёт. Мы так испугались, что он сейчас её застрелит, а он со смехом схватил за гриву, вскочил на круп и как стукнет по бокам лошади сапогами — вези, мол. Она неспешно вышла из сарая, за ограду прошла и вдруг как вздыбится, сбросила седока и умчалась. Удачно упал фашист — голову о камень проломил, закончились наши с ним мучения. Но Ладошка домой больше не вернулась.

Родное село в Смоленской области освободили уже в конце декабря 1941-го, вскоре начали поступать письма, похоронки.
- И вновь по селу пошёл плач — почти в каждый дом пришла страшная весть, — рассказывает женщина. — Мы получили письмо от папы, который воевал в Севастополе, и извещение на Колю. Без вести пропал мой любимый брат: где, как — никто не ведал. Лишь спустя много лет после войны узнали мы, что последний бой Коля принял... вместе с Ладошкой. Недалеко от родных мест.

Майским утром 1970-го в дом Саратовых постучал мужчина на костылях: «Откройте, пожалуйста, — сказал он с кавказским акцентом, — я должен выполнить обещание, данное другу Коле». Равиль Магомедов приехал из Владикавказа, чтобы найти семью своего боевого товарища, совсем ещё мальчишки.
- Удивительные вещи рассказал он тогда, — не сдерживает слёз Ольга Ивановна. — Коля наш служил в пехоте, уже один раз был легко ранен, но от госпиталя отказался, в родных местах сражался. Как-то вечером после боя сидели они на поваленном дереве, вспоминали о доме, Коля всё рассказывал о своей Ладошке, мечтал, вот бы её сюда — была бы у нас конная разведка. Вдруг замолчал, вглядываясь вдаль, а потом тихо присвистнул. В ответ раздалось ржание. Ладошка! Исхудавшая, с ободранной кожей на боку, но живая, родная. После того, как она убила фашиста и сбежала от нас, видимо, долго блуждала под обстрелами, искала своего хозяина, словно чуяла — здесь он. Теперь они воевали вместе — на лошадь грузили боеприпасы, с ней ходили в разведку. Щуплый невысокий Коля придумал хитрость — одевался в тряпьё и шёл с Ладошкой в тыл врага: мол, он — глухонемой мальчуган, который нашёл своего коня и вёл его домой. Срабатывало — фашисты, стоявшие в охранении, лишь смеялись над пацаном, отчаянно махавшим руками и показывавшем на уши и лошадь. А  пацан всё подмечал.

Потом был бой, в котором Николай погиб. Равиля тогда ранили, но он помнил последний вскрик друга, сражённого пулей, и дикое ржание. Ладошка, привязанная к дереву, рванулась вперёд, словно хотела спасти хозяина. То был тяжёлый бой, проигранный, фашисты заняли наши позиции, раненые красноармейцы, в том числе и Равиль, попали в плен, убитые ещё долго лежали на поле боя. Лишь через неделю жителей окрестных сёл согнали собирать трупы и бросать в ближайший окоп. Рядом с одним из убитых, совсем молодым парнем, лежала лошадь с обрывком узды на шее. И всё тыкалась в ладонь погибшего. Отогнать не смогли, тогда фашист застрелил её. Всё это Равиль узнал потом, когда после плена и лагеря побывал в местах последнего боя, узнал, чтобы разыскать родных друга, рассказать о его гибели.
«Ладошка, Коля, — тихо вздыхает пожилая женщина, протягивая хлеб гнедой лошадке. — Родные мои, я всё помню».

Наталья ПУПКОВА.

По материалам информационного агентства Крымская правда